Запах снега - Юрий Павлович Валин
Малый слегка разбушевался. Лит придержал вертлявую обузу, вытер измазанную рожицу:
— Доедай, и спать пойдем.
Спать сегодня дитю будет привольно. В комнате тепло, раскинется на своей меховой подстилке, и засопит. Одного плаща на одеяло хватит. Роскошная жизнь. И эта… девушка, пусть хоть голяком спит. Неужто не поймет, что не нужна никому? Ну, думал, чтобы выздоравливала быстрей. Жалко же было. Бледную, с руками чудовищными. Околевала она совсем. Теперь, ишь, ручку залечила. Совсем господская ладонь. Тьфу!
Смотрел Лит только искоса. Вообще-то, она слегка поправилась. Внешне. «Веткой облезлой» несправедливо обозвал. Нет, растолстеть, еще не растолстела. Про это Ёха напрасно плел, — кушает чернявая исправно, но долго ее с собой никто таскать не собирается. Не успеет разжиреть на дармовых харчах. А так уже ничего, с личика кости вглубь упрятались. Миленькая. Встретить бы такую нормальную… Локон красивый из-под капюшона выглядывает. Редкостные волосы. Хоть и не мытые, а красивые. Вообще-то, можно было сегодня и помыться. Там, на кроватях подушки почти господские…
Лит сообразил, что Ёха и Малый смотрят куда-то в угол. И местные с трактирщиком туда же уставились. И что там интересного?
Лит встретился взглядом с чернявой. Никакая она не бледная сейчас была, да и не особенно чернявая. Розовая, почти красная. От ярости.
— Ты хуже волка, — процедила сквозь зубы. — Тот сначала о жратве думает, потом о похоти. А ты сразу обо всем. Тварь ты, углежог.
— Какой есть, — пробормотал Лит. — Не нравится — проваливай. Кто держит? А думать я буду то, что мне думается.
— Не будешь! Так обо мне никто больше думать не будет!
— Иди-ка ты в прорубь голову сунь. Впрочем, можешь и с ногами занырнуть.
— Может, и нырну. Но сначала ты сдохнешь!
— Что-то сурова ты, — насмешливо скривился Лит. — Я ж двумя пальцами шейку твою хилую…
Смотрела, скалилась. Видно, от избытка злобы слов не хватало. Зубы блестели, уже не бурые, а не поймешь какого цвета. И глаза колючие, хвоя заледеневшая. Так и пробрало холодом.
Литу захотелось ссадить Малого с колен, — зацепит ведьма ненароком.
Но стерва колючая лишь тряхнула головой, опуская капюшон ниже:
— Здесь не место, углежог. Позже встретимся.
— Как скажешь. У конюшни амбар. Пустой вроде.
— Свидание назначаешь, башмак фуфульный?
— Вон там меня ругать и будешь, лесная девушка, — спокойно кивнул Лит.
Все смеялись, — местные за своим столом, Ёха, и даже Малый на коленях радостно ерзал.
— Видел, что эта синица вытворяла⁈ И как она в трактир залетела-то? — Ёха стукнул бараньим ребром о край тарелки. — Прямо цирк птичий.
Лит синицу не видел. Была ли она вообще-то? Умеет чернявая глаза отводить. Этого не отнять. Вот жизнь — все хохочут, а ты стервозе в глаза смотри.
* * *К ночи мороз совсем озверел. Лит мигом пожалел, что шапку не надел. Пар вырывался изо рта белым облаком, снег под сапогами звонко скрипел. Лит рысцой преодолел два десятка шагов до амбара. Половинка ворот была приоткрыта. Хорошо. Углежог юркнул под крышу, — показалось, что теплее. Только ветер скулил-посвистывал под стрехой.
Глупо. Чего пришел? Разбираться с двинутой ведьмой? И оно нужно?
Тусклый полукруг света, — фонарь стоял на старом ларе. Здесь, выходит, она.
— Пришел, углежог? Смелый. И глупый, — шепот свистящий, как тот ветер ледяной. И вроде как изо всех углов амбара разом шепчет.
Лит пожал плечами:
— Насчет ума спорить не буду. Где настоящего ума в лесу возьмешь? Ты же сама лесная, понимаешь.
— Наглый ты. Дикарь-дровосек, моховик безмозглый, — насмехался вездесущий шепот. — Что, не видишь меня? Зачем тогда пришел, безглазый?
— А зачем звала?
— Глупостью твоей развлечься. Да не слишком забавно. Извинись, да иди спать, увалень.
— Мне извиняться? — удивился Лит. — Чего вдруг?
— За похоть неуместную. Никто меня больше не подомнёт. Понял, утбурт-переросток?
— Понял. Только я тебя не подминал. Ни словом, ни делом болезную не обидел. Сама извиняйся.
— Молчи, крысун мохнатый! В моей власти тебя под стропила за ноги подвесить. Заморожу, звенеть под утро будешь, похабник тощий.
— Да пошла ты в задницу! — негромко, но с чувством сказал Лит.
На углежога резко опрокинулась старая лестница, до сих пор мирно стоявшая у стены. Лит к чему-то подобному был готов, — выставил руки. Дряхлые жерди неожиданно легко разлетелись, а вот стена амбара оказалась куда тверже. Лит успел сообразить, — не лестница на него упала, — сам на стену налетел, попутно невинную лестницу разнес. Но тут углежога крепко приложило по макушке старое ведро. То ли само с костыля, вбитого в стену, соскочило, то ли ведьма подправила. Лит крякнул:
— Слабовата, ты, девка. Хоть все подряд вали. Я и под деревья попадал, с вег-дичем обнимался…
Ведьма не ответила, — занята была. На Лита градом сыпалась старая рухлядь, загромождавшая амбар. Углежог заслонил голову локтями, но помогло слабо, — черенки лопат пересчитали ребра, что-то металлическое рассекло лоб. Сундук так двинул под дых, что Лит задохнулся. Ноги сами собой спешили-перебирали, несли тело куда-то. Лит хотел остановиться, но земляной пол окончательно перекосило, — терял равновесие, бил плечами в налетавшие то сверху, то сбоку, бревенчатые стены. Корявый кол угодил под куртку, продрал рубаху.
«Забьет», — ужаснулся Лит. «Забьет девка проклятая, как муху играясь задавит».
Нужно было стоять на месте. Чернявая ничего не швыряла, — Лит сам рухлядь телом собирал, — вроде слепоты напасть навалилась. Держаться, замереть нужно. Только не получалось. Как устоишь, когда пол танцует, а углы вертятся так, что и уследить невозможно?
Лит приложился затылком о бревно, в глазах потемнело. Убьет, стерва. Ухватить бы ее…
Лит ахнул, — лопата-то деревянная, треснутая, но черенок на диво добротно вытесан. И прямо промеж ног… Ослаб углежог, поплыл, на пол оседая.
— Додавит она тебя.
— И тебя тоже.
— Не дело. Девка ведь. Ты ж ее не боишься.
— Так больно-то всерьез! Вот тварь, шею бы ей свернуть.
— Она рядом. Глаза только прикрыть и вдоль стены идти. Нащупаешь.
— А, демоны ее раздери! Попробуй!
Лит заставил себя выпрямиться. Рыча, — лавка, вставшая на дыбы, чуть руку не сломала, — пополз, застрял в груде кольев. Раз ползешь, значит не по стене? Встал, отбросил летящую в лицо лопату. Вот стена, — на ощупь бревна, сучки, все надежное, настоящее. Стало жарко, кожу точно кипятком окатили. Воняет, небось, не продохнуть. Ну, пусть ей хуже будет. Нащупаем, будь она проклята, сейчас нащупаем…
Бормоча проклятия, Лит брел вдоль стены. Под сапогами хрустели обломки, но бревна под рукой оставались надежными, приятно холодными. Мелькнули приоткрытые ворота, но удирать углежог теперь уж точно не хотел. То в бок, то по ногам било твердым. Ничего, переживем. Слабеет она, видать. Точно слабеет.
Прямо перед носом Лит увидел висящий на стене старый серп, связку кованых скоб. Этим, да по башке или в брюхо⁈ Нет, обошлось. Видно, кончались силы у ведьмы.
Нащупал девку у столба, что меж ларей подпирал крышу. Должно быть, все время здесь и стояла, водила по кругу как барана на веревке. Плащ под руку попался, плечо узкое. Сдавили мозолистые пальцы горло противницы, только затрепыхалась ведьма слабо. Удара по лицу Лит почти и не ощутил. И стены амбара тошнотворно прыгать перестали. Оказалось, оседает девка на пол, Лит держал ее надежно, — дергалось
