Оленья кавалерия. Очерки о русских первопроходцах - Волынец Алексей Николаевич
На Восток (Персию, Турцию и Среднюю Азию) экспорт мехов был как минимум не меньше, чем в Европу. В 1660 году казна Москвы получила за экспорт сибирского меха 660 тысяч рублей – это ровно половина всех доходов России в тот год. Именно эти меховые сверхдоходы позволили Москве, в частности, начать присоединение Украины и реформу вооруженных сил – создание «полков нового строя» путём массового привлечения на службу лучших европейских офицеров.
Впрочем, меховые сверхдоходы шли не только на нужды государства, но и на сверхпотребление элиты – так, разбитая в 1648 году взбунтовавшимися москвичами карета боярина Морозова изнутри была обита драгоценными чернобурыми соболями (по стоимости это как если бы кто-то в наше время принялся отделывать салон представительского авто брильянтами). Одним словом, экспорт сибирского меха по значению для государства и правящей верхушки вполне можно сравнить с современным нефтегазовым экспортом Российской Федерации из той же Сибири.
Разворот мехового экспорта из Европы в Китай
Хотя до возникновения понятия об экологии оставалось еще три века, но с первыми экологическими проблемами власти Московии столкнулись уже в XVII веке. И связаны они были именно с массовой добычей сибирской пушнины для обеспечения массового экспорта и сверхдоходов царской казны.
На протяжении первых десятилетий XVII века одна только заполярная Мангазея (острог на территории современного Ямало-Ненецкого округа) давала в казну ежегодно до 80 тысяч соболей. За 70 лет неконтролируемый промысел привел к истощению соболя в крае. Добытчики мехов двинулись в Восточную Сибирь и Прибайкалье, а богатая (как говорили современники «златокипящая») Мангазея потеряла свое значение, была заброшена и забыта.
В конце XVII столетия особо качественный соболь добывался уже на две тысячи вёрст юго-восточнее, в Забайкалье, в районе Баргузинского острога. Когда в 1681 году «служилые люди» острога начали распахивать окрестные пашни (хлеб в Сибири был очень дорогим дефицитом), то из Сибирского приказа, своеобразного министерства, руководившего всей Россией к востоку от Урала, пришёл официальный запрет на хлебопашество, дабы «лесов под пашню не сбили и не жгли и от того бы де зверь не переводился… А впредь пахать не велеть».
Запрет на хлебопашество в Забайкалье был обоснован тем, что Баргузинский острог отправлял в Москву особо качественных соболей. Если соболи из других мест шли в столице по 2–4 рубля за штуку, то «чёрные баргузинские» соболиные меха легко достигали рекордной цены в 25 рублей за шкурку. Для сравнения жалованье простого казака в острогах Сибири тогда равнялось 5 рублям в год.
Но в конце XVII века, накануне воцарения Петра I, русский меховой экспорт постигли не только экологические проблемы, но и удары от изменения мировой экономической конъюнктуры. Дело в том, что в Западной Европе впервые за тысячелетие сократился спрос на пушнину. Это было связано с тем, что, во-первых, европейские мануфактуры наконец стали массово производить качественные шерстяные ткани, а во-вторых, в Западную Европу были налажены поставки пушнины из Канады.
Самый ныне крупный город Квебека, Монреаль, был основан французами именно как поселения для пушной торговли с индейцами ирокезами и гуронами. Уже к 70-м годам XVII столетия здесь возникла крупная меховая ярмарка, поставлявшая пушнину, в основном ценных бобров, через Атлантику в Европу. Так канадский бобр стал конкурентом русского меха – именно поэтому императору Петру I пришлось начать экономическую модернизацию России, почивать далее на сверхдоходах от меха было уже невозможно.
Правда, соболь в Канаде не водился, а лучшие шерстяные ткани всё же не могли полностью вытеснить русскую белку и тем более ценные меха куниц и тех же соболей. Благодаря этому русский пушной экспорт в Европу заметно сократился, но не исчез.
В целях сохранения сверхприбылей от меховой торговли Россия попыталась найти для своего пушного экспорта новые рынки сбыта. И здесь правительству царя Петра I улыбнулась удача в виде практически бездонного рынка Китая.
В своё время отец императора Петра, царь Алексей Михайлович, сознательно отказался от войны с Китаем за земли по берегам Амура. Эта территория была уже неплохо освоена сибирскими казаками, довольно успешно отбивавшимися от наступления китайских войск империи Цин. Но еще в 1654 году на Амур с целью разведать перспективы добычи соболя в этом регионе был направлен «сын боярский» Федор Пущин. Он добросовестно изучил вопрос и вполне честно отписал в Москву, что на Амуре нет «достаточного количества соболей». Действительно, соболь здесь был истреблен аборигенами веками ранее для поставок ценного меха в былые китайские империи. Основные центры добычи соболя тогда располагались существенно севернее, на просторах современной Якутии и Магаданского края.
Именно по этой причине Москва отказалась от соперничества с Пекином за берега Амура и отдала эти земли китайцам по Нерчинскому договору 1689 года. Земли на северном берегу Амура войдут в состав России лишь на полтора столетия позднее. Однако этот договор позволил Москве начать торговлю с богатым и многолюдным Китаем.
Собственно России тогда нечего было предложить Китаю, кроме своих мехов. Однако именно меха нашли в Поднебесной высокий спрос. Китай тогда был и самым населённым и самым богатым государством мира. Весь XVIII век он в обмен на свой шёлк, чай и фарфор получал от западноевропейских купцов значительную часть серебра, добывавшегося тогда в основном в испанских колониях Южной Америки. И часть этого пришедшего от европейских коммерсантов серебра в свою очередь поступала из Китая в Россию в обмен на сибирские меха.
Первые полвека торговля с Китаем являлась государственной монополией. Только после 1762 года Петербург разрешил российскому купечеству свободно торговать с китайцами всеми видами «мягкой рухляди». Однако в целях сохранения в России серебра власти запретили покупать китайские товары за серебряную монету, их полагалось обменивать на меха или иные товары.
В конце XVIII века, с 1792 по 1800 год, пушнина составляла 70–75 % всех русских товаров, поставлявшихся в Китай. Главным видом русского меха, шедшего в Поднебесную, была всё та же дешевая белка. Только из одного Верхнеудинского острога ежегодно вывозили в Китай до 400 тысяч беличьих шкурок. В Кяхте, на территории современной Бурятии, где была организована постоянная русско-китайская ярмарка, с 1768 по 1785 год почти ежегодно продавалось белки от 2 до 4 миллионов штук. В 1781 году здесь было продано китайцам в обмен на серебро рекордное количество – 6 миллионов шкурок белки (это на порядок больше, чем объемы максимального экспорта Новгорода в Европу в средние века).
После белки устойчивую позицию в экспорте пушного сырья в Китай занимал горностай. С 1768 по 1785 год в Кяхте ежегодно продавалось от 140 до 400 тысяч шкурок горностая. И естественно, особо ценным предметом русского вывоза в Китай оставался соболь – в 70-х годах XVIII века в Кяхте продавалось от 6 до 16 тысяч соболиных шкур ежегодно.
За счет торговли с Китаем русские власти, буквально накануне наполеоновских войн, сумели компенсировать снижение спроса на пушной товар в Европе. Всё это чрезвычайно напоминает современные попытки Российской Федерации в условиях противостояния с Западом переориентировать поставки сибирских нефти и газа в Китай.
Глава 19. «Товарищи по жене…»
Как анадырский казак Кобелев развлекал царицу рассказами о групповом браке
В самом начале 1793 года в Петербург из Гижигинского острога, располагавшегося у северных берегов Охотского моря, прибыл казачий сотник Иван Кобелев. Этот родившийся на берегах реки Анадырь потомок русских первопроходцев стал первым человеком, кто в столице Российской империи произнёс несколько фраз на «лыгъоравэтльэн йилыйил» – языке чукчей.
Чукотка и в наше время для европейской части России кажется далёкой, тогда же она воспринималась почти как другая планета, страшно дальняя и недоступная. В Петербурге хорошо помнили, как всего четверть века назад получали с противоположного конца огромной империи дурные вести о боях с непокорными чукчами. Поэтому немало поживший на Чукотке казак Иван Кобелев обратил на себя внимание самой императрицы Екатерины II.
