Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута

— Думаю, попробуют ещё пару зарядов подложить, но если ничего не выйдет, отступят.

Громкий хлопок перебил его.

— Ещё немного и уйдут, — продолжил Алексей Михайлович. — Они привыкли работать быстро. А вот до второго вагона я, если позволите, прогуляюсь.

— Я с вами! — вскочил я. — Я… могу помочь. И буду полезен.

— Ничуть не сомневаюсь. А ваш наставник возражать не будет?

— Вряд ли. Он там, в лесу… охотится.

— Что ж, тогда от всей души желаю ему хорошее охоты.

Каа.

Вот он на кого похож. Вежливый воспитанный старый питон. Ладно, не старый, но всё равно питон. Плохо это? Хорошо? Скорее хорошо. Для меня и в данный момент времени. Просто… не надо забывать, что мы не друзья.

— Держитесь за мной, молодой человек. Возможно, дверь придётся взламывать.

Не пришлось.

Тот вагон, что шёл сразу за нашим, был пуст. Пахло в нём вот своеобразно. И чем дальше, тем сильнее ощущался этот запах.

— Погодите, — я тронул Алексея Михайловича за рукав. — Там… что-то использовали… нехорошее. Я сейчас её пущу. Пусть посмотрит.

— Тень?

— Тень, — а чего уж тут делать вид, будто её нет. Все и так всё поняли.

— Крупная?

— Понятия не имею… ну… с меня будет.

— Значит, небольшая.

Небольшая?

— Мне случилось видеть питомца Скорытниковых. Скажем так, в этом вагоне ему было бы тесновато.

Охренеть… перспектива.

— А Еремей говорил, что теней больше не осталось. И тех, кто их держит…

Раз уж выпал случай информацией разжиться, то надо пользоваться. Тень выпускаю и она идёт, правда, не спешит. Вон, перья растопырила и пасть свою клювастую раззявила. Втягивает воздух, да и языком щупает.

— Скажем так… есть вещи, о которых предпочитают не распространяться. Но на самом деле и вправду мало их осталось, хозяев, — Алексей Михайлович опирается на стенку между окнами. Стёкла и здесь повышибало, и хрустят они. — И это тоже проблема… одна из многих. В последние годы всё чаще звучат голоса, что охотники и дарники — это не защита мира, но его проклятье. Что именно они присутствием своим манят тени. И что поэтому год от года прорывы случаются всё чаще…

Тень рыкнула.

И, просочившись за дверь, остановилась.

Твою ж…

— Там бомба рванула, — сказал я Алексею Михайловичу. — Похоже, как раз в начале вагона. Сцепка уцелела, а вот часть вагона будто поплавило… и бомба не из простых.

— Люди?

Тень сунулась в дыру.

Бомба повредила и рельсы, и в насыпи оставила глубокий след. А дверь вот удержалась, та, что к сцепке вела. И сама сцепка… в вагоне хуже. Часть стены, что корова языком слизала. Пол раскрошился. В глазах тени он седоватый и будто плесенью подёрнутый. И плесень эта ползёт по коридору.

— Части стены нет, пол… — я описываю, как умею. А Алексей Михайлович слушает. Молча так. Тяжко…

Купе.

Первое.

И первые же мертвецы. На мгновенье мне даже кажется, что они живы, что люди просто взяли и уснули. Как генерал или генеральша, которая вон до сих пор в отключке и всё пропустила. Что бывает же такой глубокий сон, особенно, если наведённый.

А этот как раз наведённый.

Поэтому и падение приняли, и… лежат теперь кучей. Но из кучи высовывалась синюшная рука. Она распухла. Пальцы стали, что сосиски, с тонкими перевязками на месте суставов. Такая, полумладенческая…

Лицо тоже опухшее. Глаз почти не видно. Рот приоткрыт…

— Дальше, — приказываю я. И понимаю, что вслух.

Тень идёт.

А вот и то, где нижние чины. При оружии. Так и умерли… и в следующем.

— Они… все… мертвы, — говорю это, понимая, что говорить тяжело. Что оно просто не укладывается в голове вот.

Просто не укладывается.

— Можешь описать внешний вид? — голос Алексея Михайловича тоже меняется, делается сух и ломок. — Или… это не видно?

— Распухшие… синюшные будто бы. Но цвета я вижу не совсем так… её глазами. Судя по позам, умерли сразу, в один момент… с книгой вот…

Тот, который читал.

А Лёвушкин или как его, который разглагольствовал о жидах и прочем, сжимал зеркальце… было ли мне его жаль? Наверное. И его. И остальных. И так глупо умереть.

Что она туда притащила, Ниночка?

Очередную бомбу?

Или…

Тень заворчала.

Они лежали у дверей: дамский ридикюль и мой знакомый, тот военный, который провожал меня из купе к Алексею Михайловичу. Он вытянулся, сжимая в одной руке нож, а во второй — тот самый ридикюль, из которого вытекло что-то… на ртуть похоже. Такая вот сероватая лужица с закруглёнными краями и капли-шарики вокруг неё, недалеко откатились.

Тень заурчала.

Потянулась.

Почему бы, собственно, и нет? Я позволил её слизать одну, другую… над лужицей поднимался туман, но уже реденький.

— Дрянь, — сказал Алексей Михайлович, когда я криво-косо, но изложил, чего увидел. — Вот же… плохо-плохо… очень плохо. Чтоб вас!

И головой дёрнул нервно. И наверное, это в самом деле плохо, если он позволил себе так проявить чувства. Ну да, сколько там покойников? Десятка два? Или тут привычнее дюжинами считать? В любом случае хорошего мало.

— Она подчистит, — говорю. — Ту дрянь… что это, кстати?

Взгляд рассеянный, но ответил:

— «Туманная погибель».

Красиво. Но ни о чём не говорит. Совершенно. Нет, что туман делала, это я и без названия понял, как и то, что от тумана этого все вокруг взяли и померли. Причём одномоментно. Значит… так, вспоминай, Громов. Может, в школе не был ты отличником, но…

— Вы велели этому… своему… отправиться за девицей, которая кузина… и за лекарем? Только сначала…

— Сначала привели бы девушку… она попыталась бы пройти дальше. Но кто знал, что… его и применяли-то всего трижды… и не у нас. А теперь вот, выходит, и до наших широт добрались.

— А почему она сама не… отравилась? Есть защита?

— Есть… — Алексей Михайлович оттолкнулся от стены. — Идём.

— Но…

— Эта дрянь опасна в первые минут двадцать. К счастью, потом очень быстро распадается.

Я бы не сказал, что совсем уж распадается. Тень вон дожрала остатки и теперь лениво перекатывала последний шарик между лапами. При том, что шарик был мелкий и играла она когтями.

Детёныш, стало быть…

Из вагона мы выбрались. И не знаю, как Алексей Михайлович, но я