Брюс Кэмерон - Путешествие хорошего пса
Я помню, там была лошадь. И бабушка. И это все, какие-то фрагменты из детства. Мне тогда
было около пяти.
– Пусть так все и останется.
– Не тебе решать!
– Слушай! – Глория встала, она тоже разозлилась. – Ты уже не школьница, и я не позволю
тебе вести себя как испорченный ребенок. Ты будешь жить под моей крышей, по моим
правилам. Ясно?
– Нет, не будет, – тихо произнес Трент, стоя в дверном проеме.
Они обе взглянули на него.
– Тебя это не касается, Трент, – сказала Глория.
– Касается. Сиджей нельзя сейчас подвергаться стрессу. И она не поедет с вами домой. У нее
здесь актерская карьера.
– О… Вряд ли я когда-нибудь стану актрисой, – пробормотала Сиджей.
– Именно, – подтвердила Глория.
– Ну, тогда станешь кем-то другим. Ты можешь заниматься, чем хочешь. Ты способна сама
все за себя решать, – категорично заявил Трент.
– О чем ты? – холодно спросила Глория.
– Сиджей, ты мне веришь? – настаивал Трент.
– Я… Я не могу остаться, Трент. Я не могу себе позволить…
– В моем доме полно места, будешь жить в свободной спальне, пока не встанешь на ноги.
– А как же Лисель?
– А-а, Лисель!.. – рассмеялся он. – Мы снова расстались. И, думаю, на этот раз уже навсегда.
На самом деле ее привлекает драма расставания и возвращения, расставания и… Как наркотик.
– Когда это произошло?
– За день до того, как ты занесла Макса.
Я завилял хвостом.
– Мне стыдно. Ты так переживал, а я и не поинтересовалась, – сказала Сиджей.
– Ничего страшного, ты была немножко не в себе, – ответил Трент, криво усмехнувшись.
– Давайте уже вернемся к теме нашего разговора, – потребовала Глория.
– В смысле? О чем ты хочешь поговорить? – спросила Сиджей.
– Ни о чем. Просто сообщаю, что в среду уезжаем. Я все организовала, – заявила Глория.
– Ты должна быть с человеком, который в тебя верит. Со мной – я верю в тебя. Я всегда
верил в тебя, – сказал Трент.
Я чувствовал, как усиливался гнев Глории.
– Никто не смеет обвинять меня, что я «не верю» в свою дочь. Я помогла тебе осуществить
этот дурацкий переезд в Нью-Йорк, не забыла?
– Помогла! – воскликнула Сиджей.
– Отпустите ее, Глория. Ей надо сейчас поправиться.
– Я ее мать, – с презрением ответила Глория.
– Да, вы выносили ее, это правда. Но теперь она взрослый человек. Когда ребенок
вырастает, все, ваша работа окончена.
– Сиджей? – вопросительно произнесла Глория.
Я посмотрел на нее – она не сводила глаз с Сиджей, потом я взглянул на Трента –
он пристально смотрел на Глорию, и наконец, глянул на Сиджей, которая переводила взгляд
с одного на другого.
– Я ни разу не слышала от тебя слова благодарности. Все мои жертвы… – Глория уже было
развернулась, чтобы выйти прочь, однако в дверях остановилась. – Послезавтра уезжаем.
Это не обсуждается. – Она злобно глянула на Трента, – Ни кем.
Когда мы с Трентом шли к нему домой, я невольно подумал, что Сиджей выбирает себе
для жизни места все меньше и меньше.
Трент бросил мне резиновую игрушку, которая бешено поскакала по кухне, я погнался
за ней и принес ему, а он рассмеялся и сказал мне, что я хороший пес.
Позже он наклонился, чтобы положить немного влажной еды поверх сухого корма в моей
миске, и я почувствовал легко узнаваемую металлическую примесь в запахе его дыхания.
Я был удивлен, но сделал то, чему меня учили когда-то давным-давно.
Я подал сигнал.
Глава двадцать шестая
Через несколько дней после визита Глории Сиджей переехала жить к Тренту. Она сложила
свои вещи в одной из комнат; на некоторых из них до сих пор держался запах Сникерс. Новые
жилищные условия, по-видимому, сильно утомляли Сиджей, она очень много времени
проводила в постели, и почти всегда чувствовала боль, слабость и печаль. Я пытался
подбодрить ее, поднося резиновые игрушки, которые Трент регулярно приносил домой
в пакетиках, но мне удавалось от нее добиться только слабого сопротивления, когда мы
тянули за игрушку с разных концов. Сиджей не очень-то хотелось играть.
Трент регулярно приходил днем домой и выводил меня гулять.
– Мне не сложно, мой офис рядом.
– Может, завтра мне станет лучше, и я сама выведу Макса, – сказала Сиджей.
– Не торопись, – ответил Трент.
Им нравилось играть в игру, когда Трент садился с ней рядом, одевал ей на руку свитер, похожий на мой, а потом начинал сжимать маленький мячик. Я слышал странное шипение, и они с Сиджей сидели, не шелохнувшись.
– Давление хорошее, – говорил Трент обычно. Когда он снимал с нее эту штуку, она издавала «рвущийся» звук, в точности, как мой свитер.
Мне не разрешали играть с этим мячиком; наверное, это была любимая игрушка Трента.
Кормил меня Трент, и я понял: чтобы заработать еду, мне нужно подать сигнал, когда я чуял
металлическую примесь в запахе его дыхания, что случалось почти каждый раз.
– Макс, молись, – иногда говорил он мне. Я подавал сигнал, и тогда он хвалил меня, называя «хорошим мальчиком» и награждал ужином.
– Макс всегда молится перед ужином, – рассказывал он Сиджей. Я бегал по комнате, однако, услышав слово «ужин», остановился, как вкопанный. Я уже поел, но не отказался бы
от угощения.
– Ты о чем? – смеясь, спросила Сиджей.
– Клянусь тебе. Он склоняет голову и складывает лапы, будто читает молитву.
– Никогда не видела, чтоб он так делал, – ответила Сиджей.
– Макс, молись! – крикнул мне Трент.
Я понял, что должен что-то сделать, поэтому я сел и залаял. Они оба рассмеялись, но угощения мне не дали, наверное, я неправильно понял, чего от меня хотят.
Наконец Сиджей встала с кровати и прошла к дивану. Двигалась она очень, очень медленно, толкая впереди себя какую-то штуку, похожую на стул. К ножкам этой штуки были приделаны
теннисные мячики, но почему-то она никогда их мне не бросала. Я бегал вокруг ее ног, радуясь, что моя девочка наконец поднялась, но она как-то громко дышала и вовсе
не получала удовольствия от того, что делала.
Зато Трент был очень рад, когда вошел в коридор и увидел ее.
– Ты добралась до дивана!
– Всего лишь за час.
– Сиджей, просто замечательно.
– Да уж, – и она со вздохом отвернулась. Я запрыгнул на диван и ткнулся ей в руку, чтобы
подбодрить.
После этого Сиджей каждый день вставала с кровати и ходила по квартире, толкая перед
собой эту штуку с теннисными мячиками на ножках. А в один прекрасный день мы с ней
начали ходить на прогулки. Когда мы вышли на улицу в первый раз, снег таял, колеса машин
с шумом разрезали снежную кашу, вокруг все хлюпало и отовсюду капало. Не пройдя
по тротуару и нескольких футов, теннисные мячики на стулоподобной штуковине Сиджей
намокли. Через несколько дней снова пошел снег, и мы, сделав буквально пару шагов, вернулись. Еще через день вышло солнце, и стало теплее, а снег продолжал таять, и под ним я
чуял запах молодой травки.
В нашем доме одна комната находилась под открытым небом, она называлась балконом.
Трент поставил туда коробку, выстланную жестким ковром, и подозвал меня к ней.
– Вот сюда ты будешь ходить в туалет, хорошо, Макс? Это твой собственный, личный туалет.
Жесткое покрытие было мягче цементного пола на балконе. Я любил лежать на нем, обдуваемый легким ветерком, и вдыхать опьяняющую смесь запахов с шумных улиц. Иногда я
чуял запах миссис Уоррен, женщины, которая часто выходила на балкон по соседству с нашим.
– Привет, Макс, – говорила она, и я вилял хвостом.
– Макс, туалет не для того, чтобы в нем лежать, – сказал Трент, когда вышел меня
проведать. Сиджей весело рассмеялась. Интересно, что тут смешного? Впрочем, если это
делает мою девочку счастливой, я буду лежать там почаще.
Когда стало теплеть, Сиджей начала отходить все дальше и дальше от дома со своей штукой, похожей на стул, хотя передвигалась она по-прежнему медленно. Я запомнил маршрут
и всякий раз с нетерпением ждал, когда мы дойдем до низкой клумбы с цветами. Какой-то
кобель, которого я раньше не встречал, постоянно метил эти цветы, и я всегда их тщательно
обнюхивал, перед тем как самому поднять ногу.
– Макс любит здесь останавливаться и нюхать цветы, – однажды Сиджей сказала Тренту, когда мы гуляли вместе.
– Макс, ты хороший пес. Останавливаешься и нюхаешь розы, – сказал Трент. Я слышал, что я
хороший пес, но был слишком занят запахом того кобеля.
В какие-то дни Сиджей чувствовала себя лучше, в какие-то – хуже. В один из не самых
лучших дней, когда она лежала в кровати, я услышал возню за входной дверью и с лаем
