User - o bdf4013bc3250c39
- Почему так?
- Да директор с воспитателями проворовались, их уволили, а садик закрыли.
Где в поселке дополнительных воспитателей найти? Одни доярки да
скотники. Вот мать и уволилась с работы, чтобы с детьми сидеть. А я, значит, к тетке в Москву, на заработки.
- Постой, постой, - снова перебил Добряков. – А муж твой, он что же, не
содержит детей? Да у тебя есть муж-то вообще?
213
- Как не быть? – немного даже обиделась Тоня. – Только проку-то с таких
мужей!
- А чего?
- Пьет, чего! Копейки получает и все пропивает. Ни разу от него ни рубля не
видела.
- Загадочная русская душа, - съехидничал Добряков. – А чего ж тогда живешь
с ним?
- Жалко его. Пропадает.
- Да и хрен бы с ним, с таким! – разошелся Добряков. - Пропадает и пусть
пропадает! Дармоеда на шее держать, вот удовольствие! – но вдруг осекся, вспомнил про себя и, неловко поерзав на стуле, прибавил: - Правда, если
любишь, тогда…
- Любила, крепко любила по первости. Ревновала, ревела, когда поздно
приходил, грозилась всех соперниц, какие сыщутся, поубивать – вот до чего
доходило. А потом он все чаще и чаще пить стал. Припрется пьяный да еще с
собой бутылку принесет. Рассядется на кухне, песни орет, смакует по
глоточку, не спешит. Когда первый ребенок родился, это стало напрягать. Всю
ночь трясусь над кроваткой, успокаиваю. А тому все хрен по деревне. До
двух, до трех не спит. Смотрю на него и понимаю, что бесполезно что-то ему
говорить, не поймет на пьяную голову. Думаю, надо выход какой-то
сыскать… - Тоня замолчала и кивнула на бутылку: - Еще по одной? Чтобы
вспоминать не так тошно было.
Добряков налил еще по стопочке. На донышке бутылки оставалось по
полнаперстка на нос. Они выпили. Тоня шумно выдохнула, заела остатками
сосиски и продолжала:
- И нашла способ. Представляешь, думала, думала – и нашла!
214
- Ну? – Добрякову становилось и в самом деле интересно. Водки, правда,
оставалось совсем ничего, но уже знал, как решить этот вопрос.
«Пусть расскажет про мужа-алкоголика, а там и решим, - успокоился он. –
Еще не вечер, вся водка наша!»
- Сперва я думала, что он жадничать начнет. А потом все получилось, как
хотела.
- Да ты давай по порядку-то, - торопил Добряков.
- По порядку, - кивнула отяжелевшей головой Тоня и слегка заплетающимися
фразами повела рассказ дальше. – Придумала я, значит, ту бутылку, которую
он каждый вечер с собой приносил, вместе с ним распивать. Чтобы, то есть, ему меньше доставалось. Посчитала: один он пьет ее два часа, а со мной
вдвое меньше будет. Дети хоть уснут пораньше, и то ладно. Предложила ему
такой расклад. А он – хоть бы хны, согласился, как миленький. Обрадовался
даже. «Ну, - говорит, - женушка моя любимая, - как я рад, что ты меня
понимаешь, что поддерживаешь, то есть». И стали мы с ним почти каждый
вечер бутылочку эту приговаривать. Сядем рядком, выпьем ладком, закусим, поговорим по душам, песни уже не поем: дети спят. Он все понимать сразу
начал, и про детей вспомнил, ласковый такой стал, послушный. Ну вот,
выпьем бутылку, я ему и говорю: «Пойдем-ка спать, мой хороший, я так
соскучилась без мужнего тепла, сколько ночей одна засыпаю». А он, когда
один выжирал поллитру, никогда до кровати не доходил, каждый раз все под
стол сваливался, там и храпел остаток ночи. А тут – радуется даже, что его, как человека, зауважали, в постель приглашают. Встает, идет, и даже кое на
что его еще хватало, - Тоня грустно улыбнулась и махнула рукой: - А, катись
оно все!.. Давай покурим?
Добряков толкнул к ней пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Тоня глубоко
затянулась, выпустила густую тонкую струйку в потолок.
215
- Через девять месяцев Сережка родился, младший. Родился с дебилизмом
первой степени…
Добряков содрогнулся:
- Бог ты мой!
- Бог тут ни при чем, сами виноваты. Теперь вот расплачиваться всю жизнь.
Ребенок-то, может, ничего и не поймет, а каково мне? – Тоня всхлипнула, поперхнулась табачным дымом, закашлялась грудным, тяжелым кашлем.
Когда кашель прекратился, вытерла лицо кухонным полотенцем и спросила
уже спокойнее:
- У тебя можно будет помыться?
- Конечно, что за вопрос! Может, тебе немного выпить еще?
- Да у нас ничего и нету уже.
- Ну, по полстопки еще есть.
- Наливай, я потом еще схожу.
«Ну, вот и напрашиваться не пришлось», - с облегчением вздохнул Добряков
и разлил остатки водки. Они выпили, Тоня встала и спросила:
- Ну, покажешь, куда пройти.
Он провел ее в ванную, принес свежее полотенце.
- Купайся на здоровье, - сказал он. – Если что…
-Что? – она быстро оглянулась на него.
- Ну, если помочь…
- Чем помочь-то? – улыбнулась она.
216
- Спину потереть, например, - он отвел глаза в сторону и пояснил: - У меня
только губка тут, мочалки двуручной нет, спину мыть неудобно будет…
- Я подумаю, - сказала Тоня и дотронулась рукой до его двухдневной щетины:
- Хороший ты человек, спасибо тебе. А спину разрешу потереть, если
скажешь, что у тебя ко мне и вправду все серьезно.
Он ответил сразу, распаляемый нахлынувшими фантазиями:
- Серьезней не бывает.
- Тогда позову. Иди пока.
Он вернулся на кухню, повертел пустую бутылку, подумал о том, когда же
послать Тоню за новой – до или после, и понял, что никаких походов «до» не
получится: другое желание перебарывало в нем сейчас привычную тягу к
спиртному. Это было почти такое же сильное, откровенное желание, какое он
испытал несколько дней назад, вот так же случайно познакомившись с другой
женщиной, с той, которая запросто, с легким сердцем прошлась холодным
равнодушием по его лучшим чувствам.
«А ну ее! – в сердцах сплюнул он. – На мой век хватит. Вон их сколько
попадается каждый день!»
Он выглянул в коридор и прислушался. В ванной шумела вода, доносилось
негромкое пение. «Ну, скоро ты позовешь?» - едва терпел Добряков,
переминаясь с ноги на ногу. Словно услышав его, она громко крикнула из
ванной:
- Егор, иди!
Из ванной он нес ее на руках, завернутую в полотенце. Положил на кровать, откинул одеяло, быстро разделся, расшвыривая вещи в стороны, и только
после этого сорвал с нее полотенце…
217
12
Давным-давно, когда Добряков еще читал книги, в одной из них он встретил
полюбившуюся ему латинскую пословицу «Omne animal triste post coitum»13 и
тогда же выучил ее наизусть. Она поразила его прежде всего лаконизмом: это
ж надо, дивился он, всего пятью короткими словами сказано так много! А
еще удивила своей обескураживающей точностью, угодила, что называется,
не в бровь, а в глаз. В ту пору он вторично развелся и начинал втягиваться в
круговерть случайных связей, редкая из которых приносила ему не то что
вдохновение и окрыленность, а хотя бы полноценное физиологическое
удовлетворение. Каждый раз после бурных объятий он испытывал
опустошенность, усталость и отвращение – к любовнице, к жизни, к самому
интимному акту, так что нередко в его сознании вставал очевидный вопрос: а
стоило ли по большому счету всем этим заниматься, оправдывала ли
минутное удовольствие та выхолащивающая душу апатия, что являлась
всякий раз, когда он, опроставшийся, откидывался в изнеможении на сторону, подальше от разгоряченного тела своей подруги?
Книг он давно уже не читал, довольствуясь в лучшем случае дешевыми
популярными журналами, которые иногда ради кроссвордов покупал в
киосках печати. Бегло пролистывая страницы дешевой бумаги, он ни разу не
встретил в этих журналах ничего хотя бы отдаленно похожего на заученную
пословицу и постепенно вообще потерял охоту к любому чтению. Так же, как
и чтение, ему со временем стали приедаться и любовные соития. Нет, он,
конечно, не отказался от них вовсе, но каждый раз, соединяясь с напарницей, относился к этому так, как когда-то в школе относился к комсомольским
поручениям: лишь бы побыстрее отделаться, с наименьшими для себя
нагрузкам и наивысшей выгодой. Выгодой, разумеется, в этом деле было
лишь успокоение периодически вспыхивавшего в нем природного мужского
13 Всякая тварь грустна после соития.
218
инстинкта. Стоило ли говорить, что многие его напарницы по постельным
делам расставались с ним очень скоро и без малейших сожалений?
После кувыркания с Тоней (а Добряков и воспринял случившееся с ним лишь
как постельную эквилибристику, ни к чему его не обязывающую: ведь не он
же приплелся к кому-то в квартиру и завалился в постель!) он, как
выяснилось, ненадолго уснул – тут, впрочем, больше сказались двести
пятьдесят граммов водки, выпитые с гостьей, чем усталость. Нет, никакой
усталости на этот раз не было, все закончилось в нужный срок и уместилось
