Модно, сексуально, бессознательно. Психоанализ стиля и вечной проблемы «мне опять нечего надеть» - Паскаль Наварри
Любая другая быстренько вернулась бы домой из страха показаться смешной, но когда ты лучшая в мире моды, то извлекаешь из этого выгоду, создавая новые тренды…
Небрежность (смотри-ка, у меня отпоролась подпушка, я потеряла пуговицу, я выбрала слишком большой размер) становится вершиной некоторых модных тенденций, отсутствие аккуратности превращается в моду… Тут разорвем, там продырявим, здесь отпорем, и иногда, кроме заштопанных прорех или покрытых вышивкой заплат, мы видим выдернутые нити, потертости, наполовину отпоротую подпушку.
А ведь еще совсем недавно, в 80-е годы прошлого века, когда появились первые швы с лицевой стороны, видевшие такую одежду задавались вопросом, не надо ли указать, как святой Элой доброму королю Дагоберу, на то, что платье или пальто вывернуты наизнанку [намек на старую французскую песню о том, как король надел штаны наизнанку].
Дырявая одежда в тренде, она мало шокирует современные поколения, пропитанные модой панков, откуда она берет свое начало и затем заново интерпретируется Вивьен Вествуд и большинством модельеров. Например, большие дыры на джинсах, скорее, вызывают споры на форумах: если одним молодым людям, «жертвам» этой моды, нравится, что дыры увеличиваются, то другие считают это вульгарным, особенно если расползающаяся дыра находится на ягодицах[147].
Дырка и пирсинг: модное обозначение агрессии?
Знаменует ли собой разорванная или неухоженная одежда – что побуждает говорить об истерзанных джинсах – течение, сторонники которого дырявят и протыкают не только ткань, но и кожу? Ведь делая пирсинг, вы делаете дыру, разрываете поверхность кожи, чтобы подвесить кольцо, гвоздик или маленький бриллиант на манер того, как украшают дырами джинсы, а некоторые приемы многократного прокалывания ушей делают ушную раковину похожей на истрепанное кружево…
Обхождение с собственной кожей как с обычной тканью, которой можно манипулировать по своему усмотрению, вероятно, свидетельствует о странном отношении к собственной оболочке, о форме всемогущей власти над телом, которое представляет собой скорее предмет обладания, чем вовлечения. И тот или та, кому не удается его контролировать, может испытывать разочарование и гнев.
В этом смысле забавную историю, случившуюся с Кейт Мосс и Кортни Лав, можно было бы озаглавить: «Как преобразовать агрессию (позволить сопернице наступить на подол платья от Диор) в личную победу, которая сделает вас еще более гламурной». Можно сказать: «Ты разорвала мое платье? Ну ладно, рваное и испорченное платье – это еще лучше!»
Так вы оказываетесь в удивительной ситуации, сравнимой, так сказать, с той, когда вы с гордостью не прячете лицо со следами только что полученного удара кулаком… Сформулированная таким образом скрытая агрессивная провокация, лежащая в основе попытки порвать платье, становится понятнее и благодаря своей простоте может раскрыть интересный психический механизм.
Не стала ли мода на «рваную и небрежную одежду» проявлением следов некой формы агрессии или соперничества, пережитых на определенном уровне, а затем трансформированных в модную игру?
Эти агрессия и конкуренция, связанные с более древними процессами, чем соперничество с целью обольщения, вероятно, относятся к категории зависти. Зависти, адресованной идеальному образу, образу архаичной и всемогущей матери[148]. Той, которая одарила его кожей и очертаниями, той, которая ухаживает за маленьким ребенком и является частью его самого до тех пор, пока он не сможет рассматривать себя как отдельного человека.
Однако, если ранний период создания идеального образа своего «я» на стадии зеркала был осложнен травматичными отношениями, несущими в себе утрату стимула, как, например, реальная разлука или порой почти незаметные трудности контактирования с депрессивной матерью, внезапно растерявшей свою нежность, след этой утраты стимула и ее психические последствия могут выражаться непосредственным образом.
Например, человек носит рваную и дырявую одежду или «сам занимается своей кожей», чтобы лучше обозначить разрыв, проткнув, даже изменив ее (пирсинг, татуировки и т. д.). Также иногда процесс отделения и автономии остается незавершенным, и переступить через раннюю модель идеализированного телесного образа оказывается невозможно, особенно если детство и состояние ребенка воспринимались как непревзойденное золотое время.
Все, что позднее нарушит этот триумфальный образ, за который мы цепляемся, станет объектом повторяющейся атаки, которую прекратит только смерть: в словах киноактрисы Хеди Ламарр, бывшей светской красавицы и посему обреченной на борьбу с помощью пластической хирургии, сквозит тонкое самоуничижение, когда она говорит о смерти, ожидая ее с облегчением: «Подумать только, больше никаких морщин, никаких подтяжек!»[149]
Когда по этой либо какой-то другой причине процесс контроля над собственным «прежним телом» берет верх и происходит своеобразная фетишизация молодого тела, превращающегося в объект одновременно глубоко укорененный и отделенный, «молодое „я“» может стать объектом зависти и даже безусловным и идеальным соперником самого себя, так как, в сущности, оно неконтролируемо, поскольку род людской смертен. Тогда единственным выходом остается возможность умереть, выглядя молодым.
Следовательно, власть над молодым и иллюзорно свободным телом осуществляется через контроль над ним и его принуждение к подчинению: мускулистое, упругое, легкое, гладкое тело таким и должно остаться. Однако молодое тело ожидает увядание, и главная цель моды – помешать этому: забыть о биологическом времени и заменить его вечной молодостью, убаюканной в ритме подпитываемой искусственностью моды.
Но откуда тогда желание делать в нем дырки, раскрашивать, изменять такое молодое и модное тело? Вероятно, для того, чтобы проверить и ощутить, что вы действительно стали его обладателем с точки зрения телесной фетишизации. Между тем существует одно важное препятствие на пути к обладанию им, так как объект, который мы хотим сберечь, «свое прежнее „я“», потерян навсегда, ведь тело, являющееся его хранителем, – это вечно нестабильный и непокорный объект культа, если оно было носителем телесного идеала.
Как и всякая попытка контроля, не способная принести длительного внутреннего удовлетворения, она приводит к тому, что усугубляется его садомазохистский аспект, чаще всего в минимальной степени, сохраняя следы разрыва, дырку, пирсинг.
Размер пробойника для кожи и объект, возможно, варьируются в зависимости от глубины потребности в постоянстве, якорной точке [по терминологии Лакана], контролирующей прошлое и вечность, что является выражением непреодолимого желания всевластия.
Именно этим объясняется сдержанность одного из героев романа «Змеи и серьги», хотя и являющегося сторонником крайне травматичных практик. Он говорит, что никогда не прибегнет к некоторым из них, например не станет расщеплять язык на две части, начав
