Поцелуй негодяя - Пётр Самотарж
– У меня есть молоко. Надя, я все равно не понимаю, почему ты подошла именно ко мне и не хочешь передумать.
– Я не смогу объяснить. Вы проходили мимо, я увидела вашего малыша и вдруг захотелось подержать его на руках. Вы же понимаете, вы не первая мама с ребенком, которых я встретила на улице, но вот так вдруг случилось… Ну почему вы отказываетесь? Вам ведь наверняка нужна помощь, и я ее предлагаю. Разве я похожа на преступницу или сумасшедшую?
– Если честно, Надя, есть немного.
– Что есть?
– Положа руку на сердце, ты производишь впечатление не вполне здорового человека. Так не принято поступать. Люди не подходят на улице с подобными просьбами. Ребенок – не шутка и не развлечение.
– Конечно, не шутка. Я прекрасно понимаю. Хотите, я сначала буду помогать вам по дому, а через некоторое время вы разрешите мне с ним гулять.
– Не знаю, Надя, это очень необычно.
– Разве необычно – это плохо? Зайдите сегодня вечером к нам домой и поговорите с моей мамой, хорошо? Ну, я прошу вас… пожалуйста. Скажете, странно в моем возрасте мечтать о ребенке? Что же мне делать, если я мечтаю? Не рожать же мне его сейчас на самом деле? А мне даже по ночам снится, будто я играю с ребеночком, а он пузыри пускает и смеется.
– Надя, ухаживать за ребенком – значит не только играть с ним.
– Я понимаю, честное слово! Но вот снится мне, как я играю, а не как попку ему вытираю. Я же не виновата – что снится, то и снится. А как вашего мальчика зовут?
– Надя, не нужно так напирать. Ты просто удержу не знаешь.
– Ой, извините. Ну, все равно – как его зовут?
– Шуриком его зовут.
– Шуриком? Правда?
– Конечно, правда. А что тебя удивляет?
– Смешное имя такое.
– Обыкновенное имя. Александр – ничего смешного.
– Александр – не смешно. А вот Шурик – очень. Сразу кинокомедии вспоминаются про Шурика.
– Ну и пусть вспоминаются, хорошие фильмы. Надя, не напирай так.
– Ой, ну можно я посмотрю? У него рожица тоже смешная.
– Обыкновенная младенческая рожица.
– Ой, а носик какой крошечный!
– Он весь еще крошечный.
Наденька низко нагнулась над коляской, почти засунув в нее голову, и изучала мирно спящего Шурика с истовостью лучших естествоиспытателей прошлого. Вдруг она выпрямилась с тихим сдавленным вскриком:
– Он улыбнулся! Честное слово, улыбнулся!
– Ну и что, он же не вчера родился. Он уже давно улыбается. И вообще, я видела какую-то программу по телевизору, в которой утверждалось, что дети улыбаются, еще не родившись на белый свет.
Мама Шурика обижалась всякий раз, когда Наденька выказывала удивление по поводу его успехов в освоении мира взрослых.
– Ему приснилось что-нибудь?
– Наверно. Надя, не напирай так.
– Извините.
Маленький Шурик возлежал в своей коляске на кружевной подушечке, как падишах, и млел во сне. Его довольная мордашка часто вызывала умильные восклицания случайных знакомых и просто прохожих людей. Если он вдруг улыбался, взрослые в свою очередь расплывались в бессмысленных счастливых улыбках, словно повинуясь команде свыше. Младенческая магия казалась матери естественной и объяснимой, но воздействие ее на странную девочку вызывало вопросы. Казалось, она тянется к чужому ребенку, как к спасению от неведомой опасности, и тем самым Наденька пугала мать Шурика. Та решила от нее отделаться поскорей:
– Ладно, Надя, ты напиши свой адрес, я зайду и посмотрим, что можно сделать.
Оказалось, девчонке нечем и не на чем написать адрес, поэтому она раз двадцать повторила его устно, принуждая женщину запомнить информацию навсегда. Преподав свой урок, школьница никуда не ушла, а проболтала с женщиной до самого конца младенческого моциона и проводила ее до дома. Оттуда она бежала домой вприпрыжку и напевала глупые песенки, привлекая недоброжелательное внимание прохожих. Они предпочитали индустриальные шумы города живому человеческому голосу, хоть и не имеющему певческих навыков.
Дома Наденька прямо от дверей напала на мать с требованием разрешить ей ухаживать за чужим ребенком.
– Что тебе в голову взбрело? – удивилась мать. – У тети Люси есть маленький – хочешь, помогай ей.
– Нет, мне этот понравился!
– Чем же он тебе так понравился? Посмотри на Люсиного – он точно такой же.
– Нет, не такой же, не такой же!
– Да с чего ты взяла? Говорю тебе – посмотри сама и убедись. Оба – совершенно одинаковые засранцы.
– Нет, этот не засранец!
– Ну конечно! Ходит на унитаз и воду за собой спускает. Милая моя, ты хоть представляешь себе, каково за ребенком-то смотреть? Ответственность какая? Он ведь ничего не понимает и ни в чем не может быть виноват, а вот ты должна будешь все предусмотреть и не сможешь смотреть телик, пока он дрыхнет. Во сне он может неправильно повернуться. Если будет ворочаться и засунет голову под подушку – вообще может задохнуться.
– Я не буду смотреть телик, я буду все время смотреть на него. Он такой смешной! У него такая маленькая рожица.
– Небось, похож на старого китайца.
– Нет, он уже подрос! Он теперь не морщинистый, прямо куколка!
– Вот уж про куколку забудь! Не вздумай поиграть с ним на досуге… Послушай, что значит – уже подрос? Ты давно его высматривала?
– Ну… Почему давно? Ему еще шести месяцев нет.
– Шесть месяцев? Зачем он тебе понадобился? Почему ты хочешь нянчиться именно с ним? Что происходит?
– Мать, ну ничего не происходит. Ты что подумала – я его тайно родила и отдала на воспитание?
– Не мели ерунду! Отвечай: зачем тебе понадобился именно этот ребенок?
– Ма, ну разве не естественно для девушки тянуться к хорошенькому младенчику? Может, во мне материнский инстинкт разбушевался.
– Я тебе дам – инстинкт! Ишь, разболталась! Надежда, не темни. Рассказывай все по порядку.
– Что все?
– Тебе виднее, что. Я тебя спрашиваю: в чем дело?
– Да ни в чем.
– Надежда, я не вчера родилась. Можешь не верить, но мне тоже было пятнадцать, и не воображай, будто ты для меня неразгаданная загадка!
Наденька довольно долгое время общалась с матерью в основном за кухонным столом, но теперь, принужденная вести тягостный разговор о сокровенном, непутевая дочь забылась.
– Мам, ты можешь себе представить женщину без детей?
– Я знаю очень много таких женщин, зачем мне их представлять.
– Тебе их жалко?
– Это их личное дело. Я не понимаю, к чему ты ведешь, Надежда.
– Ну как же, разве ты не понимаешь?
– Нет, я
