Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута
Как…
Тень.
Я отдал приказ, и тень послушно поскакала дальше. Багажные вагоны цепляли сразу за паровозом. Их два. И будем надеяться, что бомба обнаружится в первом.
И что тень сумеет её, если не обезвредить, то хотя бы повредить.
Перед глазами мелькнула дверь.
Переход.
И снова дверь. Багаж… что здесь у нас? Чемоданы. Сумки… горы какие-то, полки… нет, так искать можно вечность. Нюхай. Если для бомбы использовали что-то оттуда, то тень почует. Должна.
— Вставай, — то, что это адресовалось мне, я понял, лишь когда слова подкрепили пинком. — Давай. К стене…
— Господи, господи… а я говорил… я говорил… — Курощеев продолжал лепетать.
— Заткнись уже, — с раздражением произнёс тот, кто был в этой банде главным. — Иди заблокируй дверь. Должна же от тебя хоть какая-то польза быть.
— Уже, — в вагоне появилась бледная девица с небольшим чемоданчиком. — Я позаботилась. Нас не побеспокоят. Почему поезд не останавливается?
А ведь мы её видели, там, в вагоне четвертого класса. Курощеева и этого вот не помню, а её — очень даже. Вытянутое лошадиное лицо с крупными зубами и глазами чуть навыкате.
Тогда, правда, она была без револьвера.
— Потому что как всегда, правила писаны не для всех, — огрызнулся красавчик. — Выходите. Или мне самому прийти?
Он оттолкнул меня к стене, велев:
— Не дёргайся…
Не собираюсь. Я прикрыл глаза. Ищи. Давай же, ищи… она должна пахнуть тенью, изнанкой или как там её. Они ведь принесли с собой заразу. И ошмёток тени был на туфле той девицы.
Значит…
— Выходим, — спокойный голос Алексея Михайловича заставил девицу подскочить и оскалится.
Твою же ж…
Надеюсь, его прямо на месте не пристрелят.
— Выходим… — донеслось из соседнего купе. — Мы… выходим. Не стреляйте, пожалуйста…
Из приоткрывшейся двери выглянул Лаврентий Сигизмундович.
А он что тут… ну да, его же сказали привести.
Вагон закончился. А бомбы не было. Дальше. Значит, дальше надо. Главное, чтобы поводка хватило. Должно… в прошлый раз я два вагона прошёл. И теперь.
Вперёд. И побыстрее.
— Это кто? — девица появлению Лаврентия Сигизмундовича удивилась. Тот был бледен и напуган. На лбу его выступили капли пота, оба подбородка тряслись, но при этом свой саквояж он не выпустил. Стоял, прижимая к груди.
— Т-титулярный советник, — всё же он сумел произнести это спокойно и с достоинством.
— Ещё один чинуша, — красавчик махнул рукой. — Присоединяйся. Один он там?
— Н-нет, нет, что вы… мы вот с юношей… — Лаврентий Сигизмундович вытащил из купе Метельку. — Ожидали-с… аудиенции. Велено было… сидеть.
— Заткнись. Нина, проверь…
Та, оттолкнув Лаврентия Сигизмундовича, распахнула дверь в купе и собиралась было войти.
— Значит, такой теперь террорист пошёл, который с детьми воюет? — раздался очень спокойный, с толикой любопытства, голос Алексея Михайловича. — Из чьих будете, господа?
— Какие мы тебе…
— Извините, товарищами вас назвать никак не могу, — Алексей Михайлович стоял, перегораживая дверь в купе. — Так кто вы у нас? Народовольцы[2]? Боевая дружина[3]? Анархисты? Большевики? Меньшевики? Извините, сейчас столько всех развелось…[4]
В руке Алексея Михайловича появилась табакерка, из которой он зачерпнул табаку и отправил в нос.
Так, не отвлекаться…
И без того лошадиное лицо Нины вытянулось ещё больше. Его даже перекосило. Она сделала шаг назад. А Метелька осторожненько дёрнул дверь, закрывая купе.
— Хотя, помнится, большевиков скорее интересуют деньги, чем идеи… но вот честно, просто интереса ради, кто додумался до столь извращённой идеи? Травить детей… — Алексей Михайлович укоризненно покачал головой. — Вы все вон издаёте красивые прокламации о правах, о достоинстве человеческом. О милосердии и так далее… и вот скажите, какое в том, что вы делаете, милосердие?
— Заткнись, с-сука! — взвизгнул целитель и, подскочив, отвесил Александру Михайловичу пощёчину.
— Прекратить, — красавчик махнул револьвером. А глаза его сузились.
Дальше.
Твою мать, где эта треклятая бомба… а если там и вправду порох? Что я сделаю…
— Выходи. И кто там ещё?
— Это? Это Еремей. Волков. Отставной унтер…
Еремей вышел, чуть сдвинув Алексея Михайловича в сторону, но они по-прежнему загораживали купе. Взгляд Еремея лениво скользнул по собравшимся, чуть остановился на генерале, который так и лежал, на его супруге.
— В сторону, — Нина ткнула в Еремея своим пистолетом. Он с лёгкостью мог бы выдрать его, но я легонько покачал головой. Хрен его знает, где у них взрыватель и как тут вообще взрывы осуществляют. Может, артефакт какой, а может просто часы заводят, как в кино. Если часы — ладно, время есть.
А если артефакт?
Бомбу надо отыскать. А дальше уже и без меня разберутся. И Еремей опустил взгляд, показывая, что понял. А заодно уж посторонился.
— Тьфу ты… тут это… короче…
— Убили, — донеслось визгливое. — Помирает… Сереженька помирает… ах ты боже, деточка! За что…
Голос у Матрёны оказался мощным. Он и звенел, и завывал, и даже я поверил, что мальчишка помирает.
— А говорили, что поправляется, — недовольно произнёс красавчик.
— Врали. Всегда они врут. И сейчас тоже врали, чтобы поезд не остановили, — Нина попятилась. Заходить в заражённое купе у неё желания не было.
Тень взвизгнула и голос её заставил меня вздрогнуть.
— Курощеев, глянь…
— Я что, ненормальный? Я на такое не соглашался… эта погань ещё часа два заразною будет.
А вот оговорочка эта не прошла мимо Алексея Михайловича.
Я же попытался отрешиться.
Тень.
Багажный вагон. Смутные обрисы то ли чемоданов, то ли ящиков. Некоторые просто огромны, другие поменьше. Но нам нужны вон те. В глазах Тени они выделяются среди прочих тонким манящим флёром силы. Я даже ощущаю этот запах.
Нежный.
Мятный.
И лилейный. Вот надо ж было испоганить. И Тень скулит, требуя пустить её скорее. А я что? Я пускаю. Мне чужих бомб для тени не жаль.
Она ныряет с головой в первый же чемодан и распадается, превращаясь в густое облако, а это облако впитывает в себя другое. Ко мне же устремляется поток силы столь мощный, что на мгновенье я вообще выпадаю из сознания.
— … что с ним…
— Он был в купе. Заразился, верно…
— Савка? — это Метелька меня подхватывает. — Ты чего, Савка.
И на лице Еремея такое выражение, что понимаю — ещё немного и он начнёт убивать. Плевать на бомбу и
