Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута
Вот… руки дрожат.
Целитель, чтоб вас…
— Всё… — выдавливаю, уточнив, однако. — С ним… вроде… надо ещё вот… остальных. Проверить.
— Надо, — Алексей Михайлович отпускает мальчика. — Потница весьма заразна.
А значит, первым делом тех, кто тут. Их даже не проверять, а сразу лечить. Потом Анну, жену дорогого Аполлона как-там-его и мать детей. Ну и всех, с кем она контактировала… и твою ж мать, тут поезд потенциально заражённого народу.
И что-то подсказывает, что на всех меня не хватит.
Спокойно, Громов.
Психовать ещё рано. Вагон второго класса пустой, а те, кто сидят в следующем, сюда не заглядывают. Даже если эта зараза по воздуху распространяется — кстати, надо выяснить, как именно она распространяется — то вагон станет своего рода буфером. И высоки шансы, что зараза к третьеклассным, набитым народом, не пробьётся. А тут как-нибудь потихонечку, неспеша…
— Мать его где? Она с ним контактировала, — я убираю руки от мальчишки. — И остальные. Надо изолировать…
— Изолируем. Мы все тут теперь в изоляции. Но…
Алексей Михайлович прикладывает пальцы к шее мальчишки, затем щупает лоб его, оттягивает веки и выдыхает.
Получилось?
Надеюсь.
Тень же теряет интерес и поворачивается к девочке.
— Хорошая, — а та берёт и тянет руку навстречу. — Можно погладить? Она не кусается?
Сдавленно ахает нянька, зажимая себе рот обеими руками. Алексей же Михайлович бросает быстрый взгляд на меня.
— Погладь, — я понимаю, что наши попытки что-то там замаскировать проваливаются с треском. Сейчас вот окончательно. — Она может и руки облизать…
— Чешутся…
— Вот, чтоб не чесались, то и оближет.
У девочки явно дар и, сколь понимаю, сильный. Это хорошо? Плохо? Для меня — так очень плохо, потому что дальше врать смысла не будет.
Тень тычется в детские ладошки и язык её, скользя по коже, сдирает сыпь и бородавки. Это вряд ли приятно, но девочка закусывает губу и молчит.
Как и нянька.
И это вот молчание тянется, тянется, выматывая нервы.
— Что нужно делать по протоколу? — я беру Матрёну за руки, и она подчиняется, хотя в полупрозрачных глазах её ужас. И странно, что боится она именно меня.
С чего?
Сила обволакивает руки. И я понимаю, что да, здесь всё куда как проще. Зараза расползлась поверху, а глубоко внутрь пробраться не успела. Паразиты увязли в толстой коже, кое-кто пробился в трещинки, но не успел добраться до кровеносных сосудов.
И сгорает эта погань сразу.
— Ох… — выдыхает женщина и вздрагивает.
— По протоколу я должен остановить поезд, — заговаривает Алексей Михайлович. — Всё движение будет прекращено до появления представителей Синода…
То есть связь у них имеется.
— … они проведут осмотр, выявят заражённых. Попробуют излечить.
— Попробуют?
— Лёгкие формы можно. Благословение работает, но… — Алексей Михайлович опускается на лавку рядом с мальчишкой. — Это довольно болезненно. И когда затронута печень или лёгкие, или иные органы… шансов немного.
Это он мягко выразился. Благословение сжигает тварей. А когда у тебя в печени чего-то там горит, то здоровья это не прибавит.
— При хорошем целителе шансы есть, конечно… но…
Хороших целителей немного.
— Когда помощь прибудет?
— В лучшем случае через пару часов. В худшем — сутки или больше. В городе может не быть дознавателей или святителей. Придётся ждать.
Логично.
— А люди? Если люди узнают?
А причину остановки придётся объяснять.
— Если люди узнают, что тут потница, — заговорил Еремей, взиравший на всех с высоты своего роста, — то побегут…
— Тут леса, — возразил Алексей Михайлович.
— Вот в них и побегут. В леса, в болота… вы уж извините, но там, — Еремей качнул головой в сторону вагонов. — Не будут ждать, когда до них зараза доберется. И вылечат ли. Или же сгонят в одну кучу, без разбору, предоставив Господу разбираться, кому из этой кучи жить, а кому уж и пора. А так оно скорее всего и будет. И люди знают.
То есть паника?
Ещё какая…
— Оцепление… — Алексей Михайлович произнёс это неуверенно и сам же себе возразил. — Людей не хватит.
— А могут и на вагон пойти. Сжечь, как оно издревле было… может, конечно, потом и ловить станут, и судить, но лучше каторга, чем смерть.
— На это, полагаю, и расчёт, — я отряхнул руки. — Всё. Тут больше заразы нет.
Тень забралась на диванчик, втиснувшись между подушек, и пристроила уродливую голову свою на колени девочке. А та перебирала пёрышки на голове и что-то тихо говорила. Руки её, красноватые, со содранной местами кожей, сочились сукровицей, но она будто и не чувствовала боли.
— Поезд остановится, — продолжил рассуждать Алексей Михайлович. — Они заберут то, что хотят, и скроются в толпе. Не удивлюсь, если в вагонах уже пустили слухи про болезнь. Но пока поезд едет, бежать некуда…
Достаточно перекрыть дверь в вагон. Переходы между ними узкие, тесные. На таких толпу сдержать легко, если и вправду решат бороться с заразой старым народным способом.
— Останавливаться нельзя, — Алексей Михайлович поглядел в окно. — Да… пожалуй… но… если я привезу заразу в город…
— А вот с этим сейчас поработаем, — я потёр руки.
Усталость прошла, сменившись возбуждением.
— Мне нужно осмотреть всех, кто в вагоне… и ещё… те чемоданы… в них бы тоже заглянуть.
Алексей Михайлович задумался, явно пытаясь понять, что важнее: зараза, которая может расползтись, или потенциальные бомбы.
Или не бомбы?
Если поезд должен был остановиться, то зачем взрывать?
И надо решаться…
В дверь постучали и раздался спокойный голос:
— Алексей Михайлович, что у вас?
Еремей дверь открыл, пропуская невысокого пожилого господина в мундире, перехваченном трёхцветной лентой. Господин был без оружия, но аура силы, кипевшая над ним, переливалась всеми оттенками лилового. А я только сейчас сообразил, что вижу цвета.
У аур вижу или как оно правильно.
И у артефактов ведь.
Надо же. А и внимания не обратил. Точно. Танечка, внучка целителя, у неё сила зелёной была. А тут лиловая, тяжёлая, что плита могильная. И душная. Прям всё купе и заполонила.
— Доложитесь, — взгляд господина задержался на пареньке, точнее на ране его, к которой нянька уже приложила кусок белого полотна.
Рубашку?
— Потница. Вылечили. Надо… изолировать вагоны.
— Остановить поезд.
— Нельзя, — Алексей Михайлович покачал головой. —
