Руслан Мельников - Тевтонский крест
Из ниши попали в ротонду с двумя десятками массивных колонн и громадным куполом. В самом центре округлого помещения – мраморная часовенка. Дверь часовенки открыта.
Бурцев заглянул внутрь.
Пещерка. Лампады. Запах ладана. Двухметровая гробница, прикрытая сверху мраморной плитой.
– Храм Гроба Господня! – тихо, но истово прошептали над ухом.
Бурцев вздрогнул, оглянулся. Рядом стоял Франсуа де Крюе. По щекам экзальтированного рыцаря текли слезы. Госпитальер опускался на колени.
– А там внизу – место захоронения Христа и лавица, на коей покоилось тело Его.
Христиане крестились. И католики, и православные. Бурцев невольно поддался общему порыву, хоть особо верующим себя никогда не считал. Мусульмане терпеливо ждали. Потом…
Шаги! Голоса! Где‑то у входа в церковь…
Тевтоны?!
– Убить! – процедил Освальд.
– Не здесь, – возразил Жан д'Ибелен. – Не в храме.
Сир Бейрута, таясь в густой тени, направился на звук. Вынутая из ножен сталь не скрежетнула, не звякнула. За Жаном бесшумно скользнул Освальд. Тоже с мечом наголо. Бурцев поспешил следом.
Церковные двери – нараспашку. В дверном проеме – две человеческие фигуры. Белые плащи, черные кресты, непокрытые головы… Рыцари ордена Святой Марии. Видимо, те двое, чьи голоса Бурцев слышал в подземелье. Тевтоны выходили из храма. Тевтоны продолжали неоконченный разговор.
– …У Иосафатских ворот нам с тобой выпало испытание, пройти которое не смог ни ты, ни я, – проговорил один.
– Последний раз прошу: уйми свой грешный язык, брат Себастьян! – потребовал другой. – Ибо в противном случае я вынужден буду, невзирая на нашу дружбу, а равно во спасение твоей и своей души сообщить об услышанном брату‑комтуру. Или самому магистру фон Хохенлоху, как только он вернется из крепости Хранителей.
Бурцев, Жан д'Ибелен и пан Освальд вышли из Церкви вслед за орденскими рыцарями.
– Ничего‑то ты не понял, брат Иоганн! Ни‑че‑го! Что мне твои доносы, что мне брат‑комтур, что мне фон Хохенлох, если душа моя полна скверны! По сию пору гласом небесным звучат у меня в ушах речи повешенного паломника. Этот Божий человек…
– Он безумец! Одержимый!
– Ошибаешься, брат Иоганн! Нам с тобой следовало встать на защиту богомольца, как сделал это брат Конрад.
– Брат Конрад мертв. И мы бы тоже…
– Пусть! Пусть пали бы, пусть приняли мученическую смерть, но искупили бы тем самым великий грех, – заводился новоявленный проповедник, – ибо согрешили мы, приняв сторону врага рода человеческого. И нет нам отныне прощения. Чую я приближение десницы карающей, брат Иоганн.
И десница приблизилась. Сразу две десницы. В образе сира Бейрута Жана Ибеленского и польского разбойничьего пана Освальда Добжиньского.
Тевтоны извлечь мечи из ножен не успели. Брат Иоганн не успел. Брат Себастьян – тот даже не пытался. Разведя руки в стороны, он принял смертельный удар с покорной печальной улыбкой. И с молитвой на устах.
Начиналась битва за Иерусалим…
Глава 47
Ротонду Церкви Гроба, увенчанную позолоченным куполом, и островерхую Сен‑Мари‑де‑Латен немцы обнесли каменным забором в полтора человеческих роста, превратив два церковных двора в единую неприступную цитадель. Снаружи неприступную. Но дружина Бурцева и повстанцы Мункыза уже находились внутри.
Бурцев оценивал обстановку. Хозяйственные пристройки, кельи монахов и небольшой странноприимный дом были переоборудованы теперь под нужды тевтонского братства. Так… Казарма, конюшня… А этот здоровенный сарай без окон и с запертой дверью?
– Арсенал, – подсказал Мункыз. – Там часто звенит оружие, и редко говорят люди.
М‑да, замечательная вещь – прослушка!
Оружейный склад ордена Святой Марии располагался удобно – сразу за Церковью Гроба, откуда немцы ну никак не могли ждать нападения. И охранялся всего двумя кнехтами. Обоих сняли быстро и бесшумно. Нож‑кольтелло Джеймса и голые руки Сыма Цзяна проворачивали и не такие дела.
Дверь взломал Гаврила. Алексичу даже не потребовалось пускать в ход булаву – новгородец просто навалился плечом. Хрустнуло не громче, чем полено в костре. И – готово!
Доспехов и отточенной стали внутри хватило бы, чтобы вооружить до зубов не одну роту. Так что городские партизаны Мункыза буквально на глазах перевоплощались в грозных бойцов. Бойцы рвались и битву.
Во дворе Церкви Гроба и Сен‑Мари‑де‑Латен горели, разгоняя сгущающийся вечерний сумрак, костры. Стражники лениво прохаживались вдоль защитной ограды. У ворот стояли часовые. И у казармы. И у конюшни. Много часовых. Тихо перебить сразу и всех? Наверное, удалось бы, но…
Но над церковью Святой Марии Латинской, выступая за ограждение тевтонских позиций, высокой островерхой шапкой нависает башня с колоколом. И Бурцеву очень не нравилась эта каланча в три этажа. На третьем – под самой звонницей – торчит ствол пулемета и уже включен прожектор. К счастью, там, наверху, тоже не ждут нападения с тыла: луч прожектора шарит где‑то за пределами церковного подворья.
– Колдовской огонь! – с ненавистью процедил Франсуа. – Холодное слепящее пламя немецких магов.
На втором этаже мерцают отблески уже живого, не «колдовского» пламени, а из узких, больше похожих на бойницы окошек выглядывают арбалеты. Арбалеты – это хорошо. Пригодятся. Вот арбалетчики – плохо. Сколько их там? Двое? Трое? Четверо? Плюс стража у входа в колокольню.
Да, именно с этой трехэтажной башни следует начинать операцию. Кто стоит наверху – у пулемета, тот и будет контролировать ситуацию в районе Церкви Гроба и Сен‑Мари‑де‑Латен.
Бурцев вытянул меч из ножен.
– Всем сидеть здесь. Я – на колокольню. Бурангул, дядька Адам, подсобите – снимите стражу внизу. Джеймс, идешь со мной.
Брави кивнул, вынул верный кольтелло из рукава. Иного оружия брать не стал.
– А нам чего делать‑то, воевода? – подал голос Гаврила. – У нас тоже руки чешутся.
– Почешете, когда сверху посвечу на дозоры. Как ослеплю немцев «колдовским огнем» – действуйте. Только тихо. Шуметь нам пока нельзя.
Возле колокольни тоже горел костерок. Вход стерегли двое: ведроголовый тевтонский брат в кольчуге и кнехт в широкополой каске‑шапеле и черной кожаной куртке. Спины к косякам. Ноги расставлены. Стоят неподвижно. Не люди – статуи. Настороженные, готовые среагировать на любой шум, на движение тени. Хорошие сторожа – к таким незаметно не подберешься. На расстояние удара – никак. Но вот если из лука, да из темноты…
Бурангул и дядька Адам свое дело знали. А неподвижность чутких стражей была стрелкам только на руку. Скрипа натягиваемых луков расслышать тевтоны не могли. А звон тетивы и свист… Это было уже не важно.
Оперенная смерть прошелестела в воздухе. Стрела бородача‑прусса пробила легкий кожаный доспех кнехта. Татарский юзбаши вогнал свою точнехонько в смотровую щель тевтонского топхельма.
– Теперь прячьтесь, – приказал Бурцев лучникам. – Валите любого, кто приблизится к колокольне. Джеймс, за мной!
Первым делом они выдернули стрелы из убитых. Усадили обоих, так, чтоб издали казалось: ничего страшного не произошло, просто притомились ребята стоять навытяжку, расслабились, присели отдохнуть малость, сердечные.
Дверь в колокольню заперта. Изнутри. Но так, одно название – заперта. Джеймс пошурудил своим ножичком у косяка, подцепил что‑то… Вот уже и не заперто! Вошли. Двинулись наверх. На ощупь.
Темно. Непроглядно темно. Под ногами – винтовая лестница. Деревянная и, ох, скрипучая же, зараза!
Наверху вдруг глухо стукнуло. И стало светло.
Грозный «Вер ист дас?»[226] грянул как гром среди ясного неба. Говорили в освещенный проем открытого люка.
– Брат Иоганн и брат Себастьян, – Бурцев брякнул по‑немецки первое, что пришло в голову. – Проверка постов…
– Какая такая проверка, братья?!
Все‑таки засевшие на втором этаже арбалетчики соображали медленно. И тугодумов тех было всего двое. И оба пялились сейчас вниз, тщась разглядеть нежданных гостей получше. Удивленные лица. Длинные кинжалы в ножнах. Парни даже не потрудились обнажить сталь…
С этими справились легко, быстро и тихо. Рывок вперед и вверх, клинком по горлу – и на лестницу. Тела не бросали – укладывали на скрипучие ступеньки бережно, аккуратно.
Поднялись на площадку второго этажа. Отдышались. Огляделись.
Так… Заряженные арбалеты в оконных нишах. И еще запасные – со спущенными тетивами под каждым окном. Четыре ниши – восемь арбалетов. Наверное, во время боя тут должен стоять дым коромыслом. Одни стреляют, другие заряжают…
А из узких бойниц видно далеко. И на все четыре стороны света видно. Да, хороший обзор. А выше, должно быть, еще лучше.
Бурцев, подумав, взял заряженный арбалет. Еще один протянул Джеймсу. Брави принял метательное оружие без возражений. Самострелы были большими и тяжелыми дальнобойными машинами. И жутко неудобными. Но сейчас лучше с ними. Там, на самой верхотуре, где дежурят эсэсовцы с пулеметом, ножа и меча может оказаться недостаточно.
