Пунш желаний - Микаэль Андреас Гельмут Энде

И в самом деле, Морицу в конце концов все же удалось кое-как докарабкаться до остроконечного окна на звоннице и зацепиться за него. Когда ворон долетел до этого окна, силы окончательно покинули Морица, и он свалился внутрь колокольни, но, к счастью, до пола там было близко. Крошечным меховым комочком лежал котик на деревянном подиуме колоколов. Яков сел рядом и клюнул его. Но котик не шелохнулся.

— Мориц! — прокаркал ворон. — Ты умер?

Не получив ответа, он медленно склонил голову, и дрожь сотрясла его тело.

— Даже если тебе не хватало разума, котик, — проговорил он тихо и торжественно, — нельзя отрицать, что ты настоящий герой. Твои благородные предки, если бы они существовали, могли бы с полным правом тобой гордиться.

Тут и у него потемнело в глазах, и он потерял сознание. А ветер все свистел вокруг острия колокольни и заносил в нее снег, все больше и больше покрывая им друзей. Средь почерневших от времени балок, совсем близко над ними, висели огромные колокола и тихо ждали наступления полуночи, чтобы своим могучим звоном приветствовать приход Нового года.

Половина десятого

В бешеном темпе, как в центрифуге, бурлил пунш в сосуде из холодного огня, потому что в нем, поблескивая чешуей и искрясь, кружилась огромная золотая рыбка, похожая на хвост кометы.

Тем временем Заморочит и Тирания вернулись из четвертого измерения и в полном изнеможении плюхнулись на стулья. Больше всего им хотелось хоть на несколько минут дать себе полную волю, чтобы расслабиться, но именно этого было никак нельзя, это могло стоить им жизни.

Стеклянными глазами уставились они на сосуд.

Хотя пунш был в общем-то готов и делать им уже ничего не надо было, им все же в эти последние минуты перед завершением своего сатанинского замысла оставалась еще одна трудность, причем едва ли не самая большая, которую надо было преодолеть. Она заключалась в том, что им что-то запрещалось.

Если судить по указаниям, изложенным в бесконечно длинном стихотворном рецепте, им теперь надо было просто ждать, пока жидкость полностью не успокоится и не станет совершенно прозрачной, и до этой самой минуты им ни в коем случае нельзя было задавать никаких вопросов, более того, строжайше запрещалось о чем-либо спрашивать себя даже мысленно.

Любой вопрос (например: «Получится ли то, что хочется?», или: «Зачем я это делаю?», или: «Имеет ли это смысл?», или: «Удастся ли наша затея?») содержит некое сомнение. А сомневаться в чем бы то ни было не разрешалось. Даже про себя недопустимо было задумываться над тем, почему нельзя задавать никаких вопросов.

Пока пунш полностью не успокоился, не стал светлым и прозрачным, он находился еще в высшей степени зыбком, неустойчивом состоянии и реагировал даже на чувства и мысли. Малейшее сомнение в его силе могло вызвать взрыв этой жидкости наподобие атомного, и тогда в воздух взлетели бы не только колдун и ведьма, но и вилла «Кошмар», а с ней и весь квартал этого города.

Известно, что нет ничего труднее, чем не думать о том, о чем запретили думать. Например, о кенгуру редко кто думает, но если скажут, что во время ближайших пяти минут думать о кенгуру нельзя, тут же оторваться от мысли о кенгуру становится невозможным. В этих условиях есть только один способ избежать раздумий о кенгуру: очень сильно сконцентрироваться на чем-то другом, совершенно не важно, на чем именно.

И вот Заморочит и Тирания сидели рядышком, и от напряжения и страха не задать себе никакого вопроса у них буквально глаза на лоб лезли.

Заморочит вспомнил про себя все стишки, которые знал со времен детской пустыни (детской пустыней у злых колдунов называется то, что у нормальных людей зовется детским садом).

Монотонно и не переводя дыхания бормотал он про себя:

Надо папе подражать,

Всех кусать и обижать,

Всё к рукам своим прибрать!

И лишь после в мяч играть.

Никого не люби,

Правду не говори,

Всем досаждай,

Всех предавай.

Гадости делай исподтишка,

Низкая пусть твоя будет душа.

А в конце концов стал напевать еле слышно колыбельную, которую ему пела его мама, когда он был еще младенцем:

Спи, мой мальчик, спи, родной,

Будешь управлять страной.

Пусть узнает целый мир,

Что отец твой был вампир.

Спи, малыш, усни, малыш,

Мучай всех побольше, слышь?

Все испачкай, все порви,

Людям глотку перерви!

Потом сделал усилие и припомнил еще такого рода стишки и песенки.

А Тирания тем времени считала в уме, какой доход принес бы в наши дни один талер, если бы его положили в первый год нынешнего летосчисления в банк под шесть процентов годовых, при условии, конечно, что банк этот просуществовал бы все эти века. Свои подсчеты она вела по формуле, знакомой всем золотых дел колдунам и ведьмам:

Kn = K0 (1+i)n.

Она насчитала такую сумму, которая соответствовала бы нескольким слиткам золота, каждый размером не меньше земного шара, но при этом еще не дошла до нашего времени. Она считала без устали, так как понимала, что речь идет о ее жизни.

Но чем дольше тянулось время, — а пунш еще бурлил и не стал прозрачным, — тем яснее Заморочит чувствовал, что его длинное тело все больше принимает форму вопросительного знака. А Тирании казалось, что колонки цифр, которые она видела в воображении, тоже превратились в крохотные вопросительные знаки, которые наползали друг на друга, не желая соблюдать порядка.

— Проклятые гены! — застонал в конце концов Заморочит. — Больше не выдержу, других стихов не помню…

А Тирания прошептала в отчаянии:

— Я запуталась в своих подсчетах! Сейчас, сейчас я подумаю…

Плюх!

Племянник с решимостью отвесил своей тетушке изрядную пощечину.

— Ах ты, гад! — завопила ведьма вне себя. — Ну ты дождешься у меня!

И она так съездила своему племяннику по роже, что его очки покатились через всю лабораторию.

Так между ними завязалась драка, которая сделала бы честь самым отъявленным бандитам.

Она прекратилась, когда оба уже валялись на