Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута
— Может, конечно, князь императорской крови… — задумчиво произнёс Метелька.
— А это не то же самое, что великий?
— Не-а…
Военный что-то рассказывал гражданскому, а тот с каждым словом всё больше мрачнел и кривился.
Вот интересно, о чём речь. И не припомню я на станции отправления такого количества военных. Хотя… я там не сильно и приглядывался, если честно. Да и что в толпе разглядишь.
— Великий — это который ближняя родня государю, — Метелька щурился на солнышко и пирог жевал. — А вот который императорской крови[1] — тот родня, но дальняя. Им и деньгов меньше положено. Ну и дар родовой послабже. Они только в городах второго аль третьего рангу могут сидеть.
Интересно, хотя и не совсем понятно.
Но киваю.
И мучаюсь желанием выпустить тень, отправивши её к тому господину, который вытащил ещё одну сигаретку. А ведь явно нервничает. Вот то и дело окидывает перрон взглядом и на часы щурится, будто дождаться не может, когда же объявят об отбытии.
Или тут не объявляют?
Опять я этот момент упустил. Спросил у Метельки.
— В ресторации-то, небось, лакеи блюдут время, — сказал тот неуверенно. — А прочим на кой?
Действительно, на кой.
А к господину снова военные подошли, на сей раз двое. Один в мундире новеньком, с аксельбантами и шашкою, которую он рукой придерживал. Ну и сам-то на всех глядел сверху вниз, будто бы наличие этой вот шашки, а может, ордена на груди, что переливался сказочною драгоценностью, ставило его по-над всеми остальными. Второй вот виду простого и ему в присутствии этого, с орденом и шашкой, страсть до чего неуютно. Вот он и крутит головой то влево, то вправо, будто воротник шею натирает.
Рожа хмурая.
Шрамы опять же. И такие, нехорошие, особенно тот, который над бровью начинался и вниз шёл, глаз пересекая. Глаз, впрочем, уцелел и это можно было счесть везением.
Тип с медалью принялся что-то этакое выговаривать. Эмоционально, бурно. Одной рукой то усики подкручивает, то за эфес шашки хватается так, будто того и гляди вырвет её да и махнёт по-молодецки, разрубая того, второго, напополам.
Хотелось.
Я это издали видел.
И злость прямо распирала. Вон, аж холёное лицо краскою налилось. Только тот, в костюмчике, не испугался ни шашки, ни военного. Сигаретку вынул, дым выдохнул в сторону и сказал чего-то…
Может, всё-таки выпустить?
Или… а если среди этой братии охотник имеется? Кто бы там ни ехал, министр ли, князь ли крови или ещё какая птица не нашего полёту, людей она с собой собрала серьёзных. Так что и охотник найтись может. А оно мне надо? Рисковать из-за дурного любопытства.
Человек со шрамом, будто почуяв мои мысли, повернулся. И я поспешно поглядел на недожёванный пирог. Надо же, опытный. Взгляд почуял. И теперь пытается понять, кто ж смотрел.
Надо будет сказать Еремею…
Хотя дела и не наши, но… что-то вспомнилось мне то чёрное письмецо.
— Да это ж Лаврушин! — шёпотом и как-то сдавленно произнёс Метелька. — Я его сразу и не узнавши…
— Который?
— Ну, со шрамами.
— Не пялься, — сказал я и ткнул Метельку пальцами в бок, отвлекая. Тот ойкнул и на меня замахнулся… вот так лучше. Двое подростков, что лавку не поделят — это нормально.
— Кто такой этот Лаврушин?
— Ну ты… это ж сам! Ну Душитель свобод!
— Каких?
— Этих… во. Народных!
— И много надушил?
— Ну… я-то так точно не знаю, но вроде как много… он жандармами командовал, когда в Брест-Литовске погромы начались. А после там евреи сами громить пошли, в ответку. И восстание подняли[2]! Так он солдат вывел и стрелять велел. По всем. Не разбираючися.
Метелька замолчал, ожидая, что скажу.
А что сказать? Без понятия, что в таких случаях говорить надо.
— А как толпа побежала, то зачинщиков взял, и тех, что позвали евреев громить, и евреев тоже. Суд учинил. На месте и учинил. Ну и повесил тоже всех разом, на одной перекладине. Вот… его за это революционеры в первый раз приговорили.
— В первый — не в последний…
Взгляд в спину ослаб, но я не рискнул повернуться.
— Ага… потом ещё пять раз другие приговаривали. Ну, разные…
— А одного разве мало?
— Ну… так революционеры разные. И приговоры тоже. Его, почитай, все… евреи — за то, что в Брест-Литовске не стал адвокатов ждать и прочего, а сразу полевым. «Русская рать» — за то, что погромщиков приговорил с евреями вместе, а они русские вроде как. После ещё эсеры, эти вроде как за то, что типографию изничтожил. Хотя другие говорят, что лабр… лабор…
— Лабораторию?
— Ага, ту, где бонбы делали. Алхимическую… после он ещё был, когда в губернатора Херсона стреляли. А тот из Романовых, пусть и князь крови, но всё одно из них же ж. Собою закрыл, а после, раненый, догнал стрелка и на месте шею свернул.
Резкий дядя. Что-то прям пироги поперек глотки стали.
— Давай-ка лучше в вагон вернёмся, — предложил я. Но Метелька головой покачал.
— Не-а, Еремей тут велел быть. Ну, пока не понятно, пустят нас во второй класс… говорят, там скамьи бархатом обтянутые. И ещё чай носют. Правда, что ли?
— Без понятия.
— Вот и я думаю, что брешут. Откудова там чаю взяться? А хорошо бы… сидел бы я, от как барин, рученькой махну, и мне чай тащут, с баранками…
— А этому… Душителю…
— И ему тащут, — благожелательно разрешил Метелька.
— Нет, после покушения…
— А… ну так-то медаль вручили. И ещё земли вроде как… там денег. И в Московскую полицию отправили. Помогать, стало быть, с порядками. Он там целую сетку поднял, этих… как их… спропри… пропри… ну, которые типа деньги забирают, на революцию.
— Экспроприаторов?
— Во… умный ты, Савка. Понавыдумывали словесей. Бандит — он бандит и есть…
— Совершенно верно, — раздалось над головами. И Метелька подскочил, а вот я усидел на месте, хотя и не без труда. — Отрадно видеть подобное благоразумие в столь юном возрасте.
Над нами навис уже знакомый мне господин в хорошем костюме.
Пахло от него табаком.
— Д-доброго дня, — Метелька изобразил поклон и меня пихнул. Я тоже поднялся, раздумывая, что делать. С одной стороны вроде как законов мы не нарушали. Сидели вот. Жевали пироги. С другой…
