Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута
— Не спешите. Думаю, это вот — от местного отделения какого… сейчас террористов, что собак бродячих. Зачастую, сами путаются, кто из них чем занимается и с кем воюет. Попробуйте сперва перевестись куда.
— Куда?
— Не знаю. В другой город.
— В другой? Нет, что вы… тут у меня матушка… как я её оставлю-то? Она не согласится. Нет, я всё решил… пусть с меньшим чином уйду, но живой. Да, да… отправлюсь в имение. У нас имение есть. Кривчино. Конечно, не сказать, чтобы большое, но доход приносит. Да… и там уж жениться можно. Детишки… я-то в свое время мечтал карьеру сделать. До тайного советника чтобы… но тут уж… выбирать не приходится.
— Там условие поставили, что если прилюдно покаетесь в преступлениях, то приговор отменят.
— В каких преступлениях? — произнёс Лаврентий Сигизмундович. — Я никаких преступлений не совершал. Что они там себе выдумали… я просто делал свою работу. Честно делал! Я, поверьте, и взяток-то никогда не брал, хотя предлагали и не раз. Но как можно⁈
Он замолчал ненадолго, потом попросил:
— Уберите это…
— Заявлять станете?
— Стану… потом. Как доеду. Тут-то смысла нету. Преступления… знаю, о чём это я… но тут не моя вина, нет… я просто слежу за порядком. Тайный советник… думаете, не разу не писал доклады о своем видении образования? О том, что никак не можно сокращать количество учебных заведений? И что наоборот надобно всячески способствовать открытию новых школ? Пусть не гимназий, но вполне полноценных? И училищ. Ладно, не реальных, хотя и их выпускники очень, очень нужны, хотя бы мастеровых. Что в маленьком Французском королевстве ежегодно выпускается больше дипломированных специалистов, нежели в огромной Империи? Что система четырехклассного приходского образования себя изжила и сейчас нужно большее? От недостатка кадров страдают не только канцелярии, но и военные, и заводчики, и все-то, куда ни кинь…
— Это вы верно, — Еремей сложил бумагу треугольничком и упрятал в шинель.
— А они всё боятся… всё волнуются, как бы хуже не вышло. Эти все…
— Не стоит.
— Что?
— Иные разговоры ныне вести не стоит. Даже при том, что вы собираетесь выйти в отставку.
— Да… конечно… понимаю. Сложное время… люди… но вы бы знали, до чего я устал… и начальник мой, человек ведь разумный и всё-то не хуже меня знает, но и он сказал. Мол, Лаврентий Сигизмундович, это не нашего ума дело. А чьего тогда? Я и проект разработал. Попытался представить, чтоб дальше подали, в губернию или, может, даже в столицу, если мысли сочтут дельными… а он разгневался. Мол, лезу не туда, куда надобно. И за что тогда приговаривать…
Пьяненькое бормотание стихало.
И голос Лаврентия Павловича, и ворчание Еремея, который то ли беседу поддерживал, то ли расспрашивал о чём-то своем, убаюкивали.
— … и вот я вынужден приезжать в эти гимназии. Истребовать личные дела учащихся… выяснять, кто они и откудова, веры какой… не слишком ли много жидов и инородцев, не нарушают ли они процентную норму[1]… табели эти… успеваемость… ручателей… изыскивать способы, как сохранить тех, кто и вправду толковый…
Я всё-таки уснул.
[1] В нашей реальности с 1887 года доступ евреев к образованию ограничивала так называемая «процентная норма», законодательно закреплявшая максимально допустимую долю иудеев от общего числа студентов в учебном заведении от 3 % до 10 %.
Глава 8
Глава 8
Пиканье.
Надо же, какой мерзкий звук. На нервы действует, а главное я сразу понимаю, что я снова… там? Тут. Вот хрень… ладно, авось, ненадолго.
Открыть глаза.
Палата. Родная. С потолком, в каждой неровности знакомым. Трещин в нём нет, всё ж место приличное, а неровности имеются. И ещё цвет неравномерный, но это если приглядеться.
Голову налево.
Приборы.
Направо… шея ноет, затекла. Сесть не пытаюсь. Просто лежу, свыкаясь с телом и пытаясь сообразить, что же произошло. Судя по тому, что меня снова опутывали провода — хорошо хоть без маски на рожу обошлось — ничего хорошего.
Так… надо… как-то дать понять, что я жив. И уточнить детали заодно уж.
Ну, раз я всё равно тут.
Вместо этого закрываю глаза и пытаюсь нащупать нить, которая связала меня с Савкой. И с немалым облегчением понимаю, что есть она. Что если потянуть… нет, тянуть пока остерегусь.
У меня ещё дела остались. Неоконченные.
— Эй, — голос хриплый и надсаженный, что нормально, но на него отзывается охранник.
— Савелий Иванович, — взволнованная рожа расплывается улыбкой. — Вы живы…
— Не дождетесь. Кликни кого.
Приказ выполняется немедленно. В палате скоро становится людно. Меня привычно тормошат, осматривают, потом что-то там глядят на мониторах…
— Как же вы так, Савелий Иванович, — говорит с укоризною доктор. — Заставили нас поволноваться.
Хочется ответить, что работа у них такая, волноваться и вообще им за это платят, но сдерживаюсь. Всё-таки поганый у меня характер.
— Что произошло? — спрашиваю.
— А вот это я хотел бы сам узнать. Вы были стабильны. Более того, в любом ином случае я бы рекомендовал выписку, но вот… что вы делали в палате у Ольги Николаевны?
— А это кто?
— Ольга Николаевна Земская, — и гляди так, будто я вот должен догадаться.
Похоже, это та женщина, которая умерла. Кстати, интересный момент. Выходит, что именно приближение смерти я и почуял? Связанное с лилейным ароматом? И сама эта смерть если не открыла, то приоткрыла врата? На ту сторону?
— Не помню, — вру. — Просто вот… ехали… и показалось, что зовёт кто-то. А там никого. Я и заехал.
— И велели охраннику выйти?
— Меня в чём-то обвиняют?
— Не думаю, — доктор смотрит этак, с прищуром. — Ольга Николаевна… скажем так… пребывала в том состоянии, когда каждый час её мог стать последним. И её дочь не будет выдвигать претензий.
Хотя всё одно неприятно вышло.
— Я хотел расслышать. Показалось, что она говорит что-то такое… вот
