Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута
Да, до этого момента Охотники что-то там добывали, но первой их задачей было закрыть полынью и остановить тварей. Теперь же наоборот — свежая полынья стала ценным приобретением, это я верно тогда понял.
Но не понял, насколько ценным.
— … а ещё, — громкий шёпот Лаврентия Сигизмундовича перебил какую-то мысль. — Говорят, что новый министр внутренних дел получил письмо! То самое! В чёрном конверте! С приговором.
Это он о чём?
— Не наиграются никак, — с неудовольствием проворчал Еремей. — Вы, Лаврентий Сигизмундович, фляжечку-то дайте… оно как-то не с руки будет, ежели кто такого серьёзного человека в непотребном состоянии увидит.
— Да, да… матушка вот тоже говорит, что пить я совершенно не умею… но это от страха. Если б вы знали, как оно на нервы действует… вы докуда едете?
— Сперва на Менск, а там дальше видно станет.
— Я тоже до Менска! В командировку вот отряжён… на ревизию… Еремей… простите, не знаю, как вас по батюшке…
— Анисимович.
— Еремей Анисимович…
Тень моя расположилась между лавками. Столиков здесь не придумали, а потому она просто села и теперь крутила головой, чтоб не потерять из виду ни Еремея, ни этого, Лаврентия Сигизмундовича.
Не доверяю я ему.
— Вы, вижу, человек весьма достойный и с немалым опытом. А у меня вот… нервы… и может, вы бы согласились стать моим сопровождающим? Не бесплатно, само собой… до Менска, исключительно… мне будет спокойнее. Понимаю, что глупость сущая, но вот… как-то… сердце прямо не на месте. А с вами и тревоги отступают. И побеседовать можно. Двадцать пять рублей.
— Щедро.
— Я и билеты вам оплачу. Договорюсь. Если не на этой вот станции, то на следующей всенепременно пересядем. И на детишек ваших тоже выправлю… а хотите и вовсе рекомендации дам? В гимназию? С моим письмом без проблем возьмут в любую… как-никак инспектор.
Он явно нервничал и, снявши очочки свои, тёр их. И пальцы дрожали.
Еремей тоже это заметил.
— Кого вы боитесь, Лаврентий Сигизмундович? — тихо спросил он.
— Я… — нервический выкрик он сам оборвал. — Я… это дорога…
— Бросьте. Я не смогу вас защитить, если не буду знать, от кого…
— Д-да… к-конечно… — Лаврентий Сигизмундович наклонился и Еремей вынужден был наклониться к нему. — П-понимаете… я т-тоже получил от них чёрный конверт!
А это что за чёрная метка.
— От «Боевой дружины». Меня приговорили! — он сказал это дрожащим голосом. — Меня! Я так и не понял, за что… почему… я ведь просто учёт веду! Ревизии… а вот прямо сегодня… и главное, чудом успел… обычно почту матушка разбирает. Она бы слегла, если б увидела этот ужас. А я…
— Покажете?
— К-конверт?
— Его. Да не тряситесь. Никто не станет ради вас железнодорожную катастрофу устраивать. Уж, извините, не того полёта вы птица, чтоб этак заморачиваться, — Еремей протянул руку, и Лаврентий Сигизмундович, кажется, не слишком поверив, всё же полез в свой саквояж, из которого достал белый платочек. А уж в платочке обнаружился конверт, самодельный, представлявший собою сложенный хитрым образом треугольник.
— Вы не открывали?
— Н-нет… п-признаться… слышал, что в Киевской губернии один неосторожный господин открыл этакий конверт, а в нём проклятье!
Да уж. Это вам даже не сибирская язва.
Тень заворчала и привстала, а пёрышки вокруг головы и вовсе дыбом встали.
Значит, конверт непрост.
— Дядька Еремей! — я свесился с полки. — А тут это… до клозету можно?
— Прям сейчас? — Еремей сдвинул брови, но не грозно. Я скосил взгляд, сколько мог, надеясь, что мои гримасы будут поняты верно.
— Ну… тут это…
Еремей поднялся.
— Руку вниз опустите, — одними губами произнёс я. — А лучше положите рядышком с собой, на лавку. Что-то в нём есть. Волнуется.
И хорошо, что конверт Еремей с платочком принял.
— До станции потерпишь, — сказал он и на сиденье опустился. Положил конверт рядом. — Вы… Лаврентий Сигизмундович, трогали его? Голыми руками?
— Простите? Ах нет… нет, я же слышал… я знаю… я перчатки… и вот в платочек завернул. В футляр для очков. Ничего иного в голову и не пришло, знаете ли. Думал, в охранное отделение подать, но спешил очень на поезд… и вот.
— И хорошо, что не трогали.
Тень забралась на лавку и провела по конверту широким языком, собирая что-то одной ей видное. Потом и вовсе растеклась, легла сверху чёрной кляксой. А затем слезла и скатилась на место.
Еремей бросил на меня взгляд.
А я кивнул. Мол, можно.
Наверное.
Очень хочется заглянуть в письмецо это, а лучше вовсе бы спуститься, но желания я сдерживаю.
— Позволите? — спрашивает Еремей.
— Д-да, к-конечно… хотя… может, не стоит?
— Уже безопасно.
— Д-думаете?
— Уверен. Мне случалось бывать на той стороне. Кое-что умею, — отговаривается Еремей, разворачивая конверт. Тот и изнутри чёрен. Взгляд Еремея бегает по строкам. — Стало быть… ага… и вправду приговор…
— Не ошибка, нет?
— Если вы знаете другого Лаврентия Сигизмундовича Тоцкого…
— Нет… другого не знаю. Не ошибка… как же так, как так…
— Успокойтесь. Нате вот, коньячку… коньячок очень успокаивает.
— Д-да… с-спасибо… я так и подумал. Так-то я совсем не пью. Совершенно вот. Но здесь… матушка мне флягу подарила, но обычно в ней чай. Травяной. Улучшающий пищеварение…
Этот человек был напуган и растерян.
— А за что?
— За противонародную деятельность.
— П-помилуйте! — он прижал фляжечку к груди.
— Чем вы занимаетесь-то?
— Так… гимназии инспектирую. И реальные училища. И так-то прочие малые учебные заведения.
— Глоточек. И успокаивайтесь… эта бумажка вам не навредит. Было проклятье, но малое… да и приговор не из числа особых. Тут, конечно, именной, но не на смерть.
— Да?
— Вот… за противонародную деятельность… во пробуждение совести и осознания. Пафос, конечно, пустой. Но покойник мучится не станет. Так что скорее уж у вас какое расстройство приключилось бы, желудочное там или прочее. Или занемогли бы крепко. Кстати, вам там настоятельно рекомендуют оставить службу… — Еремей протянул расчерченный линиями сгиба листок, от которого Лаврентий Сигизмундович отмахнулся.
— Пожалуй, так и сделаю… матушка давно говорила, что служба из меня все соки выпивает.
Как по мне, соков в Лаврентии Сигизмундовиче оставалось ещё изрядное количество.
— И надо бы о себе думать. О семье.
