Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута
А поезд-таки тронулся. Сперва неспешно, со скрипом и каким-то тяжким скрежетом, который заставил Лаврентия Сигизмундовича замолчать, с покачиванием и грохотом чьего-то багажу, что полетел с верхней полки. И матом, само собою. Куда ж без него в такой обстановке.
Я дожевал пирожок и, закинув руки за голову, прикрыл глаза. Накатывала усталость. Всё же ночью в том сарае не особо и спалось. Под утро вовсе замёрз. Лето-то явно заканчивалось, да и от реки прилично тянуло.
— … говорят, что тени очень машинистов любят, — теперь мой слух вычленял из общей массы шумов конкретный этот голос, пусть даже говорил Лаврентий Сигизмундович тихо. — Что железная дорога, она же ж не так, а на костях строена… на костях народных.
Он заговорил ещё тише.
— И потому бродят окрест призраки. Они-то и вредят. А ещё цепляются к людям дорожным. Нет, я знаю, что Синод признал дорогу безопасною, что штатные священники каждый месяц вагоны освящают, но все равно ведь…
Я поглядел на Метельку. Тот, кажется, подобными страхами не маялся, да и вовсе не маялся, но закинул руки за голову и дремал.
Напротив, через проход, верхнюю полку заняли те самые детишки, кроме разве что старшего, и гусь. Влезли втроём, да так и сидели, плотно прижавшись друг к другу. Только совсем мелкая девчушка сунула палец в ноздрю да так и застыла.
— … и вам ли не знать, что в такие места отправляют далеко не самых лучших священников. И как по мне, всё это выливается в сущий формализм. Хотя в вагонах второго классу иконы имеются. А тут?
Гусь вытянул шею и издал громкий тревожный звук.
— Безобразие… сущее безобразие. Кто пустил животное? — возмутился Лаврентий Сигизмундович. — Вы извините, это всё нервы, нервы… говорят, что с дирижаблями и того хуже. Вот как по мне, сама эта затея — безумие. Ну не дадено человеку крыл, чего в небеса-то лезть? То-то и оно, что нечего. А поди ж ты, лезут, лезут… стремятся. Слыхали, небось, что в Германии вон собираются выпустить целую сотню. Для пассажирских и иных перевозок? А самолёты? Вы видали? Должны бы… я как-то имел честь… на авиашоу… матушка весьма любопытствовала. И как ей откажешь?
— Матушке отказывать нельзя, — согласился Еремей.
— Вот-вот… и я попытался представить, как может живой человек в этой вот тарахтелке и без страху сидеть? А они поднимаются. Кундштюки всякие вытворяют. У матушки потом сердце от волнения разошлось…
Значит, самолёты в этом мире имеются.
Хотя, конечно, если машины есть, то отчего не быть самолётам? Впрочем, судя по описанию, те тоже весьма далеки от современных мне. Нет, я уже понял, что техническая эволюция, пусть и случилась, но шла куда медленней, нежели в моём мире. И машины, и поезда, они были, но какие-то… не знаю.
Не такие.
Да и самолёты во второй мировой уже вовсю использовали, это даже я, далёкий от истории человек, знаю. Тут же, похоже, самолёты были ещё чем-то вроде развлечения для экстремалов.
— И главное, как знать… вы читали работы Севряжского?
— Нет.
— Да, да… извините… это я забылся… я вам сейчас расскажу. Удивительный человек. Учёный. Доктор наук! Занимается изучением аномалий.
А вот это уже интересно.
В самолётах я всё одно ничего не понимаю.
— И он полагает, что увеличение количества этих самых аномалий напрямую связано с техническим прогрессом! Что раньше…
…было лучше.
Это я уже слышал и не раз.
— … люди куда слабее воздействовали на природу. Не было ни железных дорог, ни дирижаблей. Ни заводских дымов. От них порой прямо задыхаешься. Матушка особенно чувствует… но я не о том. Так вот Севряжский полагает, что с этим вот техническим прогрессом человек вступает на скользкий путь. И путь этот ведёт к погибели.
— Но вы-то ныне не на карете едете, — резонно заметил Еремей.
— Это да… это конечно… я бы вовсе, признаться, машину купил, но матушка переживает. Опасно это, водить… и согласно Севряжскому, в том и ловушка, что это удобно. Поезда. И дирижабли. Но в то же время пробои. Слышали, не так давно случился прорыв? И не где-нибудь, а на Демидовских фабриках. А Демидов из тех, кто за безопасностью смотрит, да… но прорыв случился! И такой, что фабричные не справились. Пришлось синодников вызывать и говорят…
Голос сорвался до шёпота. Чтоб вас. Ещё немного тише, и я вовсе ничего не услышу.
— Тварь была такова, что даже опытные Охотники удивлялись. А шахту закрыть пришлось. Временно. Вроде бы как… но один знакомый мне человек, который в третьем отделении канцелярии свои связи имеет, уверял…
Я выпустил тень и позволил ей сунуться в щель. Мне вот очень интересно, чего же такого сказал знакомый Лаврентия Сигизмундовича:
— … что образовавшуюся полынью стабилизировали по новой секретной методе, и речь идёт уже о концессиях на разработку. И что открылась она в рудные места, а тут Демидовым, сами понимаете…
Лаврентий Сигизмундович явно пил редко, потому как теперь он был определённо пьян.
И палец к губам прижал.
— Но это слухи… слухи и только.
Я закрыл глаза, вытаскивая из памяти тот недавний разговор, который всё обдумывал и обдумывал, пытаясь сообразить, каким боком я к этому всему…
[1] Цитата из циркуляра, более известного как «циркуляр о кухаркиных детях», оставлявшего возможность поступления в гимназии и прогимназии, а значит, и получения иного образования, детям лишь некоторых сословий не ниже купцов 2-й гильдии. Также вводились ограничения на поступления в гимназии и высшие учебные заведения евреев.
[2] В дореволюционной России вагоны, вне зависимости от того, находились они в государственном или частном владении, окрашивались в зависимости от класса. Первый — синим, второй — оранжевым, третий — зелёным, а четвертый — серым. Существовали также вагоны-миксты, в которых объединяли, допустим II и III классы, или III и IV.
[3] В ту же эпоху билеты продавали не только без указания номера вагона и места, но изначально даже без указания даты и номера поезда. Общих баз не существовало, поэтому нельзя было предугадать, есть ли в проезжающем мимо поезде свободные места. Так что уехать куда-то было отдельным квестом. Хотя в вагонах I класса часть мест изначально держали пустыми, чтобы была возможность подсадить важного человека.
[4] Одна из самых крупных катастроф в истории России. Произошла на Московско-Курской железной дороге в ночь на 30 июня. Сильный дождь вымыл чугунные трубы из насыпи,
