Джош Вайцкин - Искуство учиться
ДВА СПОСОБА УКРОТИТЬ МУСТАНГА
Помимо других выдающихся способностей, имеющихся у моей мамы Бонни Вайцкин, у нее есть умение укрощать лошадей. Мама принимала участие в соревнованиях по скачкам с барьерами и выездке, и в раннем детстве я часто ходил с ней в конюшни Нью-Джерси покататься на пони вокруг арены. Я никогда не мог понять, как ей удавалось так быстро находить взаимопонимание с животными. Если попадалась лошадь с характером, звали мою маленькую маму, которая подходила к разозленному семисоткилограммовому жеребцу, говорила что-то успокаивающее, и очень скоро жеребец уже брал угощение с ее ладони.
Мама обладает уникальной способностью находить общий язык практически с любыми животными. Я видел ее на расстоянии вытянутой руки от двухсоткилограммового голубого марлина, ходившего вокруг нашей лодки, которая ни в коем случае не выдержала бы атаки такой туши. Злые рычащие собаки умолкали и крутились около ее ног. Птицы слетались к ней. Она — настоящий заклинатель животных. Она искренне любит их и умеет говорить с ними на их языке.
Бонни Вайцкин говорит, что существует два основных способа укротить дикого жеребца. Один из них состоит в том, чтобы привязать его к коновязи и запугать. Шуршание бумажных пакетов, тарахтение жестяных банок доводят лошадь до паники, но все же в итоге она привыкает к любому шуму. Добавьте к этому постоянное чувство унижения от ограничения свободы. Поскольку отчасти это приводит жеребца в состояние покорности, вы можете взнуздать его, оседлать и пришпорить, давая понять, кто здесь главный. Он будет сопротивляться, брыкаться, извиваться, выкручиваться и постарается сбежать — но безрезультатно. В конце концов жеребец упадет на колени и покорится своей участи быть одомашненным. Он проходит через ярость, боль, потрясение, почти смертельное истощение и, наконец, покоряется. Этот метод можно условно назвать «шок и ярость».
Второй способ — это способ заклинателей лошадей. Мама объясняет его суть так: «Когда жеребец еще маленький, жеребенок, мы очень нежно обращаемся с ним. С жеребцом всегда можно справиться. Вы кормите его, ухаживаете за ним, выезжаете его, и он привыкает и любит вас. Затем вы седлаете его, и у него при этом не возникает протеста, ведь для этого просто нет причин». Таким образом, вы направляете жеребца к тому, что нужно вам, и он делает это потому, что и сам хочет того же. Ваши желания совпадают, вы говорите на одном языке. Вы не ломаете его дух. Мама продолжает: «Если вы подходите прямо к жеребцу, он смотрит на вас и, скорее всего, убегает прочь. Не следует настраивать его против себя таким образом. Подходите к нему кружным путем, избегая конфронтации. Даже взрослого жеребца можно убедить с помощью ласки. Отнеситесь к нему по-доброму, заставьте хотеть того же, что и вы.
Затем уже на трассе и вы, и жеребец стремитесь сохранить установившееся между вами согласие. Если вы хотите повернуть направо, лошадь чувствует ваше намерение и естественным образом поворачивает вправо, чтобы сбалансировать ваше движение». Всадник и лошадь — единое целое. Они пришли к соглашению, которое никто не хочет нарушать. Особое значение в отношениях между животным и человеком имеет тот факт, что лошади не приходится бороться за восстановление своего достоинства. При хорошей выучке гордый характер жеребца становится дополнительным преимуществом. Великолепный и трепетный дух по-прежнему живет в животном, в свое время покорившем прерии.
Дворецкий стремился сломить мой характер с помощью метода «шок и ярость», а Разуваев хотел помочь в полной мере развить свои природные склонности и способности. Поскольку это соответствовало собственным взглядам и стилю моего основного тренера, он склонялся к точке зрения Дворецкого, поэтому в шестнадцать лет большая часть моих шахматных занятий посвящалась подавлению природных склонностей и усвоению манеры игры в стиле Карпова. В результате я потерял свою точку опоры как турнирный боец. Мне постоянно говорили: «Как бы Карпов сыграл в этой ситуации?» — и я переставал доверять собственной интуиции, поскольку она совсем не напоминала интуицию Карпова. Когда водоворот публичных мероприятий, сопровождавший выход фильма «В поисках Бобби Фишера», захватил меня, большой вклад в разгорание внутреннего конфликта внесло именно чувство оторванности от естественных наклонностей. Мне очень не хватало внутреннего компаса.
Вспоминая годы своей шахматной карьеры, я понимаю, что наибольшей проблемой оказалась сложность долговременного обучения спортсмена или артиста. Было бы слишком просто сказать, что некие одно или два обстоятельства послужили причиной моего ухода из шахмат. Я мог бы сказать, что именно фильм взвалил слишком тяжелое бремя на мои плечи. Или что плохой тренер отбил мою всегдашнюю любовь к игре. Или что другой вид спорта принес мне гораздо больше счастья. Но все это слишком просто для того, чтобы быть правдой.
С моей точки зрения, обучение и творчество — это познание неведомого, отодвигание пределов той серой зоны, которая находится за областью познанного. Для этого следует удерживать равновесие между неустанным подталкиванием самого себя вперед и опасностью преждевременно сдуться. Чтобы мускулы и ум развивались, необходимо нагружать их, но, если переусердствовать, можно надорваться. Спортсмен должен ориентироваться на прогресс, постоянно искать все более сильных соперников, чтобы развиваться самому; но и постоянно выигрывать тоже необходимо, иначе можно потерять уверенность в себе. Иногда стоит критически оценить накопленный опыт, чтобы погрузиться в изучение новых данных; но важно не перегнуть палку и не потерять данные природой способности и наклонности. Трепетный, творческий идеализм следует уравновешивать практическим профессиональным подходом.
Отыскать свой путь к совершенству непросто. В каждом извилистом узком проливе прячется немало подводных камней; в моей шахматной карьере они тоже были, и на многие из них я напоролся. Отказ от присущего мне стиля игры особенно сильно сказался на моих турнирных успехах. Но с высоты нынешнего опыта я понимаю, что получил редкую возможность для дальнейшего роста. Многое из того, во что я верю теперь, родилось лишь в результате суровых испытаний последних лет моей шахматной карьеры.
II/МОЕ ВТОРОЕ ИСКУССТВО ГЛАВА 9 МЫШЛЕНИЕ НОВИЧКА
Впервые я прочитал «На дороге» Керуака во время подготовки к чемпионату мира среди шахматистов в возрасте до восемнадцати лет, проходившему в венгерском городе Сегеде летом 1994 года. Видение мира Джека Керуака электрическим разрядом прошло по моим венам. Его способность находить чистую радость в самых обычных и рутинных делах открыла для меня новый мир. Растущий груз шахматных проблем на моих плечах никуда не делся, но теперь я видел падающий осенний лист или проливной дождь, вспенивающий реку Гудзон, и этого было достаточно, чтобы прийти в экстатический восторг от красоты природы. По дороге в Венгрию меня переполняла обновленная страсть к жизни.
В течение двух недель на турнире я играл вдохновенно. В финальном туре мы сошлись в борьбе за титул с российским чемпионом Петром Свидлером. Уже тогда он был невероятно мощным игроком, а сейчас один из ведущих гроссмейстеров международного класса; но, садясь за стол, я ощущал непоколебимую уверенность в своих силах. Вероятно, Свидлер почувствовал это, поскольку по истечении всего лишь получаса игры предложил мне ничью. Все, что мне оставалось сделать, чтобы разделить с ним шахматную корону, — это пожать руку, тем более что трудно сказать, кто победил бы на тай-брейке. Пожать руку! Но, подчиняясь своей привычке стремиться к абсолютной победе, я отклонил предложение, сделал попытку выиграть и в конце концов проиграл в последние минуты партии.
Тем вечером я предпринял отчаянный рывок через всю Восточную Европу, чтобы встретиться со своей девушкой в курортном местечке в Словении. Она была чемпионом своей страны по шахматам среди женщин и собиралась принять участие в большом турнире. Рюкзак на спине, керуаковская «На дороге» в кармане и бесконечные пересадки с трамваев на автобусы, попутные машины — все это с невероятной, неослабевающей энергией. В конце концов я оказался в маленьком городке Птуй и вряд ли когда-то смогу забыть, как Кити шла мне навстречу по длинной грязной дороге в красном, казавшемся необыкновенно мягким сарафане, колыхавшемся от малейшего дуновения ветра. Подойдя ближе, она склонила голову на плечо; в ее красоте было что-то суровое и сдержанное. Меня пронизал озноб.
Наши отношения не отличались стабильностью, и следующие два дня до самого моего отъезда мы непрерывно спорили; наконец я отправился в обратный путь — измученный, с разбитым сердцем и раздражением в душе. Пришлось пересечь опустошенную войной Хорватию, прежде чем я попал в Венгрию и смог сесть на самолет домой. Я закончил читать «На дороге» где-то в ночи посреди Австрии; струи дождя хлестали по крыше старенького вагона, пока поезд рвался вперед сквозь ночь. Храп пьяного русского на соседней полке смешивался с криками и смехом цыганских детей из соседнего купе. Я чувствовал себя очень странно. Только что я потерял титул чемпиона мира и свою первую юношескую любовь, не спал почти шесть дней, но еще никогда не ощущал такой полноты жизни.
