Джош Вайцкин - Искуство учиться
Тремя неделями позже я стоял на углу улицы в бразильском городе, куда приехал, чтобы представлять США на чемпионате мира по шахматам для юношей моложе двадцати одного года; вдруг прямо передо мной возникла Кити, улыбаясь и заглядывая мне в глаза. Мы рассмеялись — нашим приключениям не суждено было закончиться. Уж такая у меня жизнь.
Прочитав «На дороге», я переключился на «Бродяги Дхармы» — фантастическую историю Керуака, в которой он описывает отношение бит-поколения к дзен-буддизму. Думаю, это был первый случай моего увлечения (хотя и несколько эксцентричного) философией дзен-буддизма. Мне очень нравились гедонистические экскурсы и мятежная мудрость Гэри Снайдера[14]. Очень хотелось уехать в горы и жить там в обществе одних только птиц. Вместо этого я отправился в Центр шамбалы на Манхэттене и занялся изучением медитации. Сфокусировавшись на дыхании и усевшись со скрещенными ногами на пол, я пытался максимально успокоиться и расслабиться. Иногда удавалось обрести мир в душе, но по большей части я кипел желанием избавиться от терзавших меня переживаний.
Именно в те времена блужданий по Европе, когда я сорвался с места и отправился в Словению, мне попался «Дао дэ дзин» — старинный китайский трактат, как считается, написанный таинственным мудрецом Лао-цзы в VI веке до нашей эры. Я уже говорил о том, как в эти годы отношение к шахматам становилось все более углубленным и менее соревновательным. Большую роль в этой трансформации сыграло мое увлечение философией даосизма.
Изучая «Дао дэ дзин», я чувствовал, как наконец-то выходит на поверхность все то, что я чувствовал, но не мог облечь в слова. Мне очень хотелось обуздать свою резкость, умерить амбиции и сделать шаг в сторону от материального[15]. Лао-цзы фокусировался на внутренней сути вещей, а не их внешних проявлениях. Мудрость «Дао дэ дзин» направлена на снятие внутренних ментальных ограничений, умение выявлять ложные интеллектуальные построения и определять их назначение, а затем и избавляться от них. Это имело смысл с эстетической точки зрения, поскольку я уже сталкивался с философией «изучения цифр, чтобы забыть о цифрах». Мое понимание процесса обучения сводилось к тому, что следует найти отклик в сердце для того, что изучаешь, а уже после этого изучать технические аспекты. Было очень волнующе найти мысли, созвучные моим собственным; в последующие годы это сыграло огромную роль в моей жизни. Но для восемнадцатилетнего парня самым главным на тот момент было то, что эта философия помогла мне разобраться в собственных амбициях и научиться отличать по-настоящему важные вещи от тех, которые только преподносятся как самые важные.
Вернувшись в США после путешествия по Европе, я решил больше узнать о философии Древнего Китая. В октябре 1998 года по рекомендации друга нашей семьи я пришел в студию тайцзицюань Вильяма Чена. Тайцзи — это медитативное и боевое направление философии даосизма, а Вильям Чен — один из величайших современных мастеров. Такое сочетание действовало неотразимо.
Думаю, особенно меня поразила тем осенним вечером в студии тайцзи идея о том, что победить — это не главное; главное — просто жить. Каждый из двенадцати занимавшихся в додзё[16] людей, казалось, прислушивается к каким-то спокойным внутренним мыслям. Группа слаженно двигалась, мягко скользя в каком-то неуклюжем танце. Инструктор Вильям Чен двигался впереди всех, дирижируя медитацией. Ему уже исполнилось шестьдесят четыре года, но ему можно было дать любое количество лет между сорока и восьмьюдесятью. Он принадлежал к тем людям вне возраста, которые обладают внутренней энергией дикой гориллы. Он двигался медленно, как будто находясь в толстом облаке. Глядя на него, я подумал, что каждый нерв его тела пульсирует какой-то странной электрической энергией. Рука Чена двигалась сквозь пустое пространство, как будто сотканная из тончайших воздушных нитей, точно и совершенно — ничего лишнего. Его грация казалась воплощенной простотой. Я впал в транс. Необходимо было узнать об этом больше.
На следующий день я пришел в студию на свой первый урок. Помню, едва ступив на пол спортивного зала, я почувствовал, как кожу от волнения покалывают иголочки. Вокруг занимающиеся разогревались, имитируя удары кулаками в спину; позже я узнал, что это упражнение называется цигун. Я старался повторять упражнение за ними, но очень скоро плечи заныли от боли. Затем в комнату вошел Чен, и сразу стало тихо. Он мягко улыбнулся, занимая свое место перед учениками. Затем медленно закрыл глаза, сделал глубокий вдох и обратил взор внутрь себя, восстанавливая внутреннее равновесие. Его тело при этом продолжало мягко и текуче двигаться. Это потрясало. Его ладони то замирали, то опять двигались вверх; даже самое простое движение в исполнении этого человека выглядело совершенным. Он руководил нашими попытками освоить начальные позы тайцзи. Я старался выполнять его указания со всей возможной тщательностью. Потрясение от совершенства и интеллектуальности движений Чена сочеталось с чувством полнейшего замешательства. Его грация казалась инопланетной. Я чувствовал себя зажатым и неловким.
Через десять минут Чен разделил класс на группы и поставил меня в пару с более опытным учеником, терпеливо объяснявшим мне базовые принципы механики тела в тайцзи. Мы повторяли несколько базовых движений снова и снова; мой наставник советовал расслабить тазобедренные суставы, дышать диафрагмой, расслабить плечи и спину. Расслабить, расслабить, расслабить. Я и не догадывался, что мое тело настольно напряжено. После многих лет сидения за шахматной доской осанка требовала серьезной корректировки. Советчик объяснил, что голова должна двигаться так, как будто ее подвесили на нить за темя. Это имело смысл. В течение нескольких следующих месяцев я освоил шестьдесят базовых движений, необходимых для медитации. Я был новичком, ребенком, учащимся ползать, но вселенная уже не давила всей своей тяжестью на мои плечи. Шахматы не имели никакого смысла на паркетном полу комнаты для занятий тайцзи. Тут не было телекамер, фанатов, удушающего давления. Каждый вечер я посвящал несколько часов занятиям медитацией. Медленно, но уверенно поначалу враждебный язык тела становился естественным, частью меня самого. Предыдущие попытки заниматься медитацией были хаотичными — я напоминал комок нервов, выплескивающих свое напряжение наружу. Сейчас же мои внутренности как будто кто-то нежно массажировал, в то время как сознание счастливо плыло сквозь пространство. Когда мне удавалось усилием воли расслабить ту или иную часть тела, возникало удивительное чувство физического освобождения. В пальцах ощущалось легкое покалывание. Я всячески экспериментировал с этими ощущениями и понял, что в состоянии глубокого расслабления могу сфокусироваться на любой части своего тела и почувствовать те ощущения, которые раньше оставались незамеченными. Это было очень интересно.
С самых первых дней в студии я активно общался с Вильямом Ченом. Его стиль обучения отличался неприметностью и основывался главным образом на силе личного примера. Казалось, он живет на другой волне, погруженный в более совершенную реальность, и передает информацию посредством невидимых сигналов. Он говорил мягко, двигался совершенно и учил тех, кто готов был учиться. Мудрые советы высказывались невзначай, очень тихим голосом, и вы могли следовать им или нет — казалось, его это мало волновало. Меня поражало, как много его мягких рекомендаций пропускалось мимо ушей.
В группе новичков обычно занималось от трех до двадцати человек в зависимости от дня недели или погоды. Я больше всего любил снежные или дождливые вечера в субботу или воскресенье, когда большая часть учеников предпочитала оставаться дома. Тогда в зале были лишь Чен и один-два наиболее усердных ученика — практически занятие превращалось в частный урок. Но чаще в зале находилось около десятка начинающих, и каждый отрабатывал наиболее трудные для него упражнения и совершенствовал отдельные движения. Мастер Чен обычно стоял перед большим зеркалом и, демонстрируя упражнения, мог видеть всех своих учеников. Он улыбался и отпускал шутливые реплики по поводу неизменных пререканий между его дочерью и сыном. Он достаточно жесткий человек: никаких комплиментов или прочувствованных призывов. Он ни в коем случае не ожидал преклонения перед учителем, обычно считающегося неотъемлемой частью обучения боевым искусствам в Китае. «Если это могу сделать я, значит, сможете и вы» — вот его любимое высказывание.
Чен очень напоминал мне Юрия Разуваева, моего похожего на Йоду тренера по шахматам из России, всячески побуждавшего меня следовать своим собственным путем. Чен так же хорошо понимал чувства учеников, хотя его проницательность проявлялась в более материальных вопросах. Делая упражнения в классе, я иногда чувствовал, что у меня что-то не получается. Он мог наблюдать за моими движениями с другого конца зала, потом покачать головой и направиться ко мне. Затем он в точности воспроизводил мою позу, указывал на излишне напряженную ногу или часть спины и на собственном примере демонстрировал, что следует делать, чтобы добиться расслабления. И всегда оказывался прав. Способность Чена в мельчайших деталях воспроизводить чью-то позу или движения просто поражала. Он читал движения тела, как опытный шахматист читает позицию на шахматной доске. Огромную часть учения тайцзи составляет умение преодолевать физические ограничения с тем, чтобы тело и разум могли действовать в унисон. Если в какой-то части тела ощущается напряженность, ум сосредотачивается на ней, и взаимодействие нарушается. Чен всегда мог сказать, к чему прикован мой ум.
