Искусство и наука - Джон Рескин
62. Может быть, вы припомните, как я в моих весенних лекциях в этом году обращал ваше внимание на одну картину Мантеньи на выставке, изображающую полет двенадцати ангелов по голубому небу, ангелов, воспевающих гимн Рождеству. Я должен заметить вам, однако, что один из наших английских художников, занимающих видное положение, не разделяет моего мнения относительно этой картины и высказал, что «мы в Англии нуждаемся в хорошем, а не в забавном искусстве». Мне же кажется забавным искусством это вокальное и архитектурное искусство Ладгейт-Хилла, а не картина Мантеньи. Но я принужден допустить, что если б сцена, изображенная на картине, осуществилась в действительности, то результат в глазах большинства людей показался бы еще забавнее. В самом деле, представьте себе, что над Ладгейт-Хиллом небо в действительности мгновенно стало бы голубым, а не черным, и что на нем явилось бы двенадцать ангелов «с серебряными крыльями и золотыми перьями», которые опустились бы на карниз железнодорожного моста, подобно тому как голуби опускаются на карниз св. Марка в Венеции; далее, что эти ангелы пригласили бы жадных деловых людей, стоящих там внизу, в центре города, признаваемого самым цветущим во всем мире, примкнуть к ним на пять минут и пропеть с ними пять первых стихов псалма 102: «Благослови, душе моя, Господа и вся внутренность (очень удобный случай для выражения их самых затаенных чувств) имя святое Его. Благослови, душе моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его».
Разве при одном даже таком предположении вы не чувствуете, что произнесение этих слов является кощунством? И разве вы не можете вообразить себе, что толпа, при таком странном нарушении торговли, почувствовала бы нечто, сходное с тем, о чем я имел случай напомнить вам в моей первой лекции о скульптуре, а именно с чувством, которое испытывает Мефистофель у Гёте при пении ангелов: «Я слышу какое-то разногласие и невыносимо громкие фразы?»
63. Но мало того, если б в действительности все выгоды, доставляемые этим великим городом, не были эфемерны и не подлежали забвению и если б по всем его окрестностям произведены были расследования результатов его богатств, то несоответствие значения самых слов разве не чувствовалось бы сильнее, чем несоответствие в звуках их?
Я держу в руке вырезку из газеты, которую я захватил с собой три года тому назад на митинг в пользу «общества поощрения социальных наук», происходивший в залах Общества искусств под председательством первого министра Англии. Под так называемыми классическими картинами Барри, изображающими философию и поэзию древних, мистер Гладстон восседал на председательском кресле; и в его присутствии один из членов Общества покровительства социальной науки высказал и поддерживал положение, не чуждое нашему теперешнему исследованию, а именно, что существенная черта природы человека обща у него с хищным зверем. Хотя я в то время (внезапно побуждаемый автором «Тома Брауна в Оксфорде») и пытался противоречить этой личности, являвшейся представителем социальной науки, но в настоящее время я отнюдь не желал бы делать этого. Я дал вам хищную птицу для сравнения вашего знания. «Ведает ли орел то, что таится в могиле?» И в этом обширном нашем гнезде, называемом Лондоном, было бы хорошо, если б всех наших детей осеняла бы добродетель хищного этого зверя, и волнение и суета этого города были бы подобны «суете орла над своим гнездом и трепету его над своими детенышами». Но вырезка из газеты, которую я имел тогда и имею теперь в руке[35], заключает в себе сообщение о таком состоянии этого гнезда, которое не имеет ничего общего с этим сравнением. Я не ответствен за те противопоставления, которые встречаются в приводимых ею сообщениях. В первом сообщении мы читаем приглашение пожертвовать на постройку новой церкви в Оксфорде, которая должна стоить двадцать тысяч фунтов; во втором же передается отчет о дознании относительно одной женщины, которая вместе со своим ребенком умерла от голода на Собачьем острове. Трупы были найдены на куче лохмотьев, ничем не прикрытые; в комнате не было никакой мебели, кроме одного деревянного стула, на котором лежала брошюрка под заглавием «Благость Божия»; муж этой женщины, полгода не находивший работы, сошел через два дня с ума, и так как его не приняли в работный дом, и без того переполненный сумасшедшими, то его отвезли; куда именно, газета не сообщает.
64. Теперь, господа, вопрос, который я желал бы запечатлеть в вашей памяти сегодня, состоит в том, можно ли предположить, чтобы мудрость, которая «веселится на земном кругу и радость которой с сынами человеческими»[36], могла при таких условиях радоваться на том наиболее скученном и населенном уголке земного шара, где мы теперь живем? И если она не может даровать нам возможности превзойти искусство ласточки или орла, то может ли требовать, чтобы мы по крайней мере достигли уровня их счастья? Или, может быть, вы серьезно думаете, что в жизни на Ладгейт-Хилле или в смерти на Собачьем острове[37], в искусстве Ладгейт-Хилла или в праздности Собачьего острова, в науке и благоразумии Ладгейт-Хилла или в невежестве и бессмысленности Собачьего острова, при современном порядке вещей, мы можем найти какое-нибудь ясное поощрение для повторения в этом 102-м псалме тех трех стихов, которые следуют за пятью вышеприведенными, и чувствовать сердцем, когда произносим устами, что по-прежнему среди нас, и не оскорбляемый нами, обитает Бог, «прощающий все беззакония наши и исцеляющий все недуги наши, избавляющий от могилы жизнь нашу, венчающий нас милостью и щедротами, насыщающий благами желание наше, обновляя, подобно орлу, юность нашу»[38].
Лекция IV
Могущество скромности в науке и искусстве
17 февраля 1872 года
65. Я уверен, господа, что некоторых из вас удивила, а если мне удалось сделать мою последнюю лекцию вполне понятной, то и должна была удивить мысль об ограничении, которую я предлагал вам принять по отношению к идее о
