Санька-умник - Сергей Анатольевич Куковякин
Чем заболел? Сказать трудно…
Может, всем сразу.
Мать и бабушка Лукерья определили мою болезнь как «золотуха». Ну, специалисты они были ещё те…
А я сам? Я же почти два года на знахаря учился?
На эту самую «золотуху» было вроде и похоже, но не совсем.
Буквально за пару дней всё тело Саньки покрылось фурункулами. «Нарывами» — как говорили в Пугаче.
Лечили меня мама и бабушка. Знахарка-подружка бабушки Лукерьи как нарочно сломала ногу и сидела безвылазно дома.
— Вот ведь её некошной бросил! — вздыхала Лукерья. — Совсем не ко времени…
Мама и бабушка меня по очереди обильно поили. Непонятно даже, куда в меня столько жидкости и влазило.
Ежедневно всё моё тело обмывали теплой водой, в которой предварительно запаривали ветки калины. Надо сказать, что это уже была моя собственная рекомендация. Да-да, я сам по мере сил принимал участие в собственном лечении.
Мама и бабушка прислушивались к моим советам — слушали нестарого, но бывалого… Это я так сам над собой невесело подшучивал.
Да, поили меня мама и бабушка Лукерья опять же настоем калины. Наружно — калина, внутрь — калина, такое вот и меня калиновое-малиновое лечение получилось.
Вкус этого зелья, если честно сказать, не очень приятен, но что не проглотишь, чтобы быстрее вылечиться и пойти в школу. По болезни я пропустил почти целую учебную четверть, но вернувшись наверстал всё упущенное, на второй год меня не оставили…
Глава 16
Глава 16 Колхозник
На второй год в школе меня не оставили, а толку-то…
В тридцать седьмом я закончил седьмой класс, а дальше, в восьмом классе надо было учиться уже в Слободском.
В городе!
От Пугача до Слободского двенадцать километров… Двенадцать — туда, двенадцать — обратно. Итого, получается уже целых двадцать четыре!
Транспорта от нашей деревни до Слободского — нет.
Денег для найма жилья в городе — нет.
Никаких средств для покупки одежды для меня — нет.
Босиком ходить тоже не будешь…
А кормить меня кто должен? Без меня полна изба голодных ртов.
Наша семья ещё к тому же одной из последних в деревне вступила в колхоз. Что, думаете, после этого мы стали как сыр в масле кататься? Три раза ха-ха… Как бы ещё не голодней времена потянулись.
Через месяц моя учеба в восьмом классе завершилась едва только начавшись.
Новый тридцать восьмой год я встретил работая в колхозе. За мной закрепили лошадку, которая была моей ровесницей и раньше принадлежала нашей семье, но после вступления в колхоз, отец сдал ее в общественный колхозный лошадиный гурт.
Безответная, работящая, не капризная, выносливая, лошадь много раз выручала меня в сложной обстановке.
Зимой, в основном, я работал на отходе, то есть за деньги возил дрова на фабрику в Первомайский поселок, пенек с болота, иногда — отходы из бытовых ям для удобрения полей. Деньги шли не ко мне в карман, а в колхоз. Мне только в замусоленный талмуд бригадир ставил палочки. За эти палочки я и работал.
Саньке ещё и четырнадцати лет не исполнилось, и был он не самого богатырского роста и телосложения, худенький из-за постоянного недостаточного питания и силенок в подростковых руках имелось ещё маловатенько.
Думаете, это кого-то интересовало?
В колхозе никаких скидок на мой возраст не делалось.
Абсолютно все работы, что делали взрослые мужики должен был делать на том же самом уровне и я.
Бригадир и председатель считали, что сложение двух сил — человек и лошадь, это единое целое и отдача должна быть равная отдаче лошадь — взрослый мужчина. В моем же случае, получалось в пересчете — полторы лошадиных силы, так как моя сила, по моим нынешним физическим возможностям тянула едва только на половину от возможностей взрослого работника. Это — в самом оптимальном варианте.
Так, при вспашке зяби, плуг в моих руках вихлялся как живой, я не мог удержать его ровно — мне просто не хватало физических сил и, поэтому борозда получалась неровной. За такой брак в работе, идущий за мной взрослый пахарь награждал меня словесными «пощечинами», а в конце рабочего дня, на десерт, я получал такой «словесный компот» брани от бригадира, что ни в одном литературном произведении не прочитаешь.
А, зимой как я лес возил? Тоже одно горе горькое…
Управляя лошадью, по глубокому снегу я сначала добирался до места. Затем, с большим трудом грузил в сани тяжелые длинные хлысты деревьев. Как их только и ворочал!
Частенько случалось и так, что снег глубокий, а груз тяжелый. Нагрузишь, а лошадь сдвинуть сани с места не может. Не хватает у моего Огонька сил. Приходилось часть хлыстов обратно сбрасывать, а потом ещё раз за ними ехать. Норму-то выполнять всё равно было надо! Не будет нормы, не будет и трудодня…
Один раз я даже бросил вожжи и заплакал. Лошадка моя постояла немного, а потом на меня посмотрела и сама стала раскачивать сани, сдвинула их каким-то чудесным образом с места и вытащила на дорогу. Там уже дело веселее пошло — Огонек сани тащит, а я рядом иду.
Работая в колхозе, я постоянно думал, что каким-то образом мне надо из него выбираться. Перспектив здесь у меня никаких не было.
Я уже немного подрос, закончил семь классов, а по здешним временам это было очень даже хорошо. Да, что хорошо — просто отлично! Даже в городе семью классами далеко не каждый мог похвастаться.
Семь классов — это ого-го! Круче крутого!
Что делать?
Только если дальше учиться…
Дома ни отец, ни мать идею с моей учебой категорически не поддерживали. В хозяйстве рабочие руки нужны, а не «ученые». Слово «ученый» было хоть и не ругательством, но совсем к нему близко.
Бабушка Лукерья умерла и сейчас у меня поддержки на предмет обучения совсем никакой не было.
— Робить надо, а не обебенькиваться! — единственное, что я слышал в ответ, когда заводил разговор о продолжении своего образования.
Так! Да ну их!
Сыграло свою роль тут ещё и то, что я сюда «попал», а не здесь на белый свет появился. Нет, Санька-то тут, а я… Где? Кто бы сказал.
Сложила вместе свои крылышки бабочка мироздания и мелкой пылинкой перелетело моё сознание с одного на другое. Затем бабочка крылышки расправила, а я как был, так на другом крыле и остался…
Сейчас сам по нему и ползу.
И! Дальше ползти буду!
Не до конца же своих дней
