Дмитрий Старков - Ой, там, за занавесочками !

Старков Дмитрий

Ой, там, за занавесочками !

Дмитрий Старков

...ОЙ, ТАМ, ЗА ЗАНАВЕСОЧКАМИ!..

(Ностальгические галлюцинации

из жизни батьки Козаностра

и его боевых товарищей.)

Распоряжение № 0000001 от 25.3.00: Назначить батьку Козаностра главным положительным героем романа "...Ой, там, за занавесочками!!!" - с правом ношения маузера и на полном отрядном довольствии. Автор.

Распоряжение № 0000002: Как я есть главный положительный герой батька Козаностр, то распоряжаюсь: Шаршавого Вампирчика - как он есть левацкий элемент, Босевича (от слова "босс")- за потребление непонятных слов в отряде, шорца Фоню - за что, не помню, однако не зря - ЛИШИТЬ КАПУСТНОГО ПАЙКА НА НЕДЕЛЮ Батька: Козаностр

Отряд вот уже пятый день пробивался к лабазу, где, по слухам, сохранились еще две канистры с ацетоном. Конечно, капусту можно потреблять и так, но в этом смысле батька Козаностр был консерватором. - Ты, Шава, того... - не раз говаривал батька начальнику штаба, в то время как Босевич (от слова "босс") подозрительно косился на провинившегося. И левацкий элемент умолкал. На исходе света к батьке подъехал шорец Фоня, посланный накануне в разведку. Надо сказать, что в отряд Фоня пришел едва ли не раньше самого батьки. Был он, как все шорцы, маленького роста, невзрачный, с черной, блестящей шевелюрой и слегка косолапой походкой. О своем появлении в отряде Фоня рассказывал так: - Тайга был. Моя тозе был. Потом люди сли, моя насли. Калик дали. Скусный! Моя с ними посол. Дай калик скусный! И благодарный слушатель разорялся на четвертинку, а иногда даже на полкалика, в надежде вытянуть из Фони что-нибудь еще. Но тот, получив калик, немедля засовывал его глубоко под язык и на все вопросы отвечал однозначно: - Не снай... Разочарованные, слушатели расходились. Однако в каликах Фоня нужды не терпел. - Бачка, моя горбатого пымал! - сообщил он. - А ну, ну, давай его сюда! - обрадовался Босевич (от слова "босс"). он любил горбатых - ведь у горбатых всегда имеются в загашнике свежие калики, это известно кому угодно. Известно также, что горбатые очень неохотно расстаются со своим загашником, но это Босевича (от слова "босс") волновало меньше всего. Срочно организовали привал, построили допросный блиндаж, поставили у входа двух часовых, и Босевич (от слова "босс") приступил к дознанию Надо сказать, что в отряде Босевич был за шефа контрразведки. А поскольку в отряде никто не знал, что такое "шеф контрразведки", и, как следствие, не мог определить точно босевичьи обязанности, то занимался Босевич исключительно обустройством своих личных интересов, каковые заключались в непрерывном пожирании каликов, капусты с ацетоном и уж на самый худой конец - даровой осиновой похлебки. Калики и капусту он тоже предпочитал даровые и порой клал все силы на получение вожделенных ед даром. Удобно расположившись за походным письменным столом, он крикнул: - Ввести! - Кому? - спросили снаружи. - Не кому, а кого, хари масонски! - Горбатого, что Фоня привел. - Ладно, Босевич, не валяй, однако, дурака. Как это Фоня его привел, ежели ацетону в отряде уже неделю нет? - Ты мне это брось! Сказано - веди, и точка! - Да чо зря ходить?! ведь не хуже нас знашь: горбаты на сыру капусту не идут! Отвяжись, дай. однако, поспать. Босевич (от слова "босс") чертыхнулся и приказал привести Фоню. - Ну, моп твою ять! - послышалось снаружи. То горбата ему, то Фоню... Ни сна, ни отдыха, понимашь... - после чего Фоня вместе с горбатым, непонятным образом изловленным на сырую капусту, был доставлен. - Фоня, - начал допрос Босевич, - а в самом деле, как это ты его словил, ежели ацетону в отряде уже неделю нет? - Моя сырой капуст кидал, насяльник! - глядя в сторону, ответил Фоня. Она голодный был, сырой сибка-сибка кусал. Босевич решил не продолжать пока эту тему и обратился к горбатому: - Где калики? Горбатый пробуркотел в ответ нечто невразумительное. - Она говорит: его твоя не понимай! - объяснил Фоня. - Так спроси его ты! Фоня повернулся к горбатому и что-то пробурчал. Горбатый буркнул ему в ответ. - Она говорит не сказу! - растолковал Фоня. Босевич и так уже был раздражен дураком часовым, к тому же ему что-то не верилось, что такой пожилой и тертый горбатый прельстился сырой капустой (на Фонину честность надежды было мало особенно если речь шла об ацетоне.). Босевич выхватил маузер. - Ща - в лоб-то, харя масонска!!! Фоня растолковал горбатому текущий момент, после чего горбатый заплакал от бессильной злости, подвел Фоню к карте, висевшей на стене, и что-то долго ему втолковывал. Когда горбатый кончил, у Фони загорелись глаза; весь он засиял как новая лаковая кобура и перевел для Босевича: - Насяльник! Она сказал: твоя сволось, стреляй, сё-равно не сказу! Прежде чем Босевич (от слова "босс") успел сориентироваться в ситуации, у него с треском лопнуло терпение, и он нажал курок. Горбатый с дырой между глаз повалился на пол. Фоня метнулся было к выходу, но Босевич уже пришел в себя и ласково спросил: - Куды? Фоня оценил обстановку и разом потускнел. - Сакал ты, насяльник! - плачущим голосом ответил он. А Босевич, будто и не заметив оскорбления, еще ласковее спросил у горбатого, лежащего на полу: - Так и где же калики? Фоня оценил обстановку еще раз. Горбатый на полу, рядом лужа. Лужа, надо полагать, кровь - не может же у горбатого из дыры меж глаз течь осиновая похлебка. Будучи шорцем сообразительным, Фоня понимал: горбатый в таком состоянии отвечать не способен. - Ну? поторопил Босевич. - Вона, где два бугор посередке! Сакал ты, Босевись! Босевич (от слова "босс"), перескочив через стол, бросился наружу. Фоня сел на пол и заплакал. Глотая слезы, он отрывисто бормотал что-то по-шорски, иногда вставляя слова "Босевись - сакал". За этим занятием его застал вернувшийся с добычей Босевич. - Ладно, кончай. На Фонином лице появились проблески надежды. - Скажешь, откуда ацетон, угощу. Проблески угасли. С одной стороны, калики, которые Фоня любил не меньше, чем Босевич; с другой же секрет приобретения ацетона, открывать каковой ужасно не хотелось. Чтобы ускорить принятие решения, Босевич оторвал от связки один калик и дал Фоне понюхать. Этого Фоня выдержать не смог. - По тайга зверь ходила. Моя никогда такой зверь не видал. Моя стреляй, в зверь дырка. Из дырки цетонь. Зверь баской тряс, потом усол сибка-сибка. Как известно, в тайге бывает всякое. За свою долгую, нелегкую жизнь Босевич успел в этом убедиться. Но поверить в такого не менее чудесного, чем полезного зверя - это уже слишком. И все-таки... Босевич задумался. С одной стороны - зверь слишком уж необычен. С другой - Фониной фантазии на такую примочку явно недостанет. Шеф контрразведки почесал затылок мушкой маузера и спросил: - А какой он? - Цетонь? У-у! Выссей цистка цетонь! - Да не ацетон, валенок ты шорский, зверь какой? - Она... длинный такой!.. Голова - нет, хвост - нет!.. Безит быстро, лап совсем не видно. С боку нарисован, как у змей... От-так... Фоня сцапал со стола карандаш и нацарапал на гладкой доске:

АЦЪТОНЪ

Босевич опять почесал затылок мушкой маузера и откусил разом полкалика. С минуту он сидел молча, потом встал, сунул маузер в кобуру, запер в сейф оставшиеся калики и сказал: - Показывай! Через несколько времени ходу в тайге появился просвет. Просвет в тайге дело само по себе дело невозможное, что бы там ни утверждали Близнецы, которых с незапамятных пор упрекают в старческом маразме. Но такое!.. Босевич с недоумением смотрел на два длинных - без конца и края - куска железа, лежавших вдоль просвета. Больше всего это походило на корни капустного дерева, но железо, да еще так много... До такого не смогли бы додуматься даже маразматики-Близнецы. Хотя, может быть, кто-то из них снова съел чего-нибудь не то... Босевич задумчиво пнул ногою один из кусков железа - и запрыгал на одной ноге, отчаянно матерясь, а свободной рукой дал Фоне в ухо. - За сто, насяльник?! - взвыл Фоня. - Знал бы, за что, давно б убил! - рыкнул Босевич. - ладно, фиг с ним; лучше скажи, что это значит? - Зверь безала - след осталась, ответил Фоня. На это Босевич промолчал, а про себя решил, что без Шавки тут не обойтись - недаром же он у батьки начштаба, после чего послал Фоню за Шаршавым Вампирчиком, а сам присел на одну из железных полос и положил под язык четвертинку. Из томно-блаженного состояния его вывел ощутимый толчок. - Посунься! - сварливо сказал подошедший Шавка и сел рядом. Настроен он был недружелюбно. Чего тебе? - Угощайся, Шава, - Босевич (от слова "босс") подал Шаршавому Вампирчику остатнюю четвертинку. Тот удивленно посмотрел на шефа контрразведки, однако четвертинку взял. - Шавочка, - просительно сказал Босевич, - обрисуй ситуацию! Шавка сложил крылья на животе, сунул дареную четвертинку в пасть и свесил голову на грудь. после чего засопел и затянул перепонками глаза. - Шава... - неуверенно вякнул Босевич. - Не мешай! - отмахнулся начштаба и вновь погрузился в созерцание своего чешуйчатого живота. Длилось это довольно долго. Босевич загрустил уже было по поводу даром потраченной четвертинки, но Шавка вдруг встрепенулся, затем широко развел крылья в стороны и с хрустом скрестил на груди. - Ну?? От нетерпения Босевич начал жевать ленточку со своей папахи. - Значица, - тут Шаршавый Вампирчик помолчал, дабы Босевич смог лучше оценить смысл сказанного. - нужно два красных фонаря! От удивления Босевич икнул и проглотил ленточку. - Харя твоя масонска, Шавка, - выругался он. - Ты дело говори, а не... Тут Босевич поперхнулся и, мучительно кашляя, застучал кулаком меж лопаток. Шавка дождался полной тишины и сказал, что ежели Босевичу известен другой способ ловли зверя, то не с его, Шавкиным, скудным умом сюда соваться, а потому - эскюзе муа, гуд найт эврибоди. - Дак это... - растерянно бормотнул Босевич. - Не бывает же красных фонарей! Фонари всегда желтые, хоть к дереву сходи да посмотри. Ни разу не видел, чтоб красные росли... - Босевич, - процедил Шавка, - сколько вместе ходим, никак не пойму, кто из вас умней: ты или твой стол. Говорят - красные, значит, надо красные, и все тут! В другое время Босевич бы обиделся, но теперь... - Да где я тебе возьму, Шава?! В ответ Шаршавый Вампирчик разразился длинной речью. Более половины ее Босевич понять не смог, но смысл сводился к следующему: если два желтых фонаря завернуть в куски красных полиэтиленовых галифе батьки Козаностра, получатся искомые красные фонари. Как именно они получатся, Босевич не понял, однако в реальность плана отчего-то поверил. но позволит ли батька заворачивать фонарь в свои штаны? А почему бы нет? для дела ведь! - Фоня, - крикнул Босевич, - поди сюда! - Сево, насяльник? - отозвался Фоня. - Иди в лагерь! И без батькиных штанов не возвращайся, понял?! Фоня в недоумении покачал головой и удалился. Злосчастная его голова трещала от обилия нынешних впечатлений. и когда с него потребовали - ни больше, ни меньше - штаны батьки Козаностра, он не особенно удивился. нигде не задерживаясь, Фоня подошел к батькину блиндажу и вошел внутрь. - Бачка, так сто Босевич станы твоя просит! - доложил он. Батька Козаностр оторвался от своих мемуаров и задумчиво глянул на Фоню. На своем веку батька повидал всякое, застал даже одно из последних Всеобщих Позеленений. Но чтобы шефу контрразведки среди ночи понадобились его, батькины штаны!.. батька подвигал бровями вверх и вниз и, наконец, решил. что Босевич, как правило, зря ничего не делает - недаром же он шеф контрразведки. А раз так, то штаны надо бы дать. не размышляя более, батька Козаностр вылез из своих превосходных красных полиэтиленовых галифе и отдал их Фоне. Остаток темноты и все завтрашнее светлое время в лагере кипела работа. Было объявлено, что осиновой похлебки не получит никто, пока нужное количество бревен не будет доставлено куда надо. Одновременно с этим был послан кавалерийский разъезд к фонарному дереву; под вечер все необходимое было доставлено, и Шаршавый Вампирчик, тыча когтем в карту, излагал план поимки. После долгих мучений Босевич запомнил свои обязанности наизусть; таким образом все. наконец, было готово. В облаве на зверя принял участие весь отряд. Не взяли только Близнецов все дело могут испортить, был прецедент. Батька Козаностр. пошедший вместе с Босевичем, который ссудил его отборным спелым каликом, лежал теперь в кустах рядом со своим любимым ведмедем. Приобняв животину за шею и откусывая иногда от калика, батька предавался воспоминаниям.