Капитаны - Goldy Circe
— Нет, — Катрина медленно наклоняет голову на бок, рассматривая его, а затем тихо смеётся, словно повторяет услышанное в мыслях. Наконец, огибает стол, садится рядом.
— Спасибо, — произносит она мягко и с улыбкой, когда берёт чашку в руки. — Я у тебя в долгу. Завтра как раз выходные, куплю чай на рынке — хоть какая-то компенсация…
“Не стоит” — чуть не слетает с языка, но Леви вовремя сжимает губы. Отчего же не стоит? Почему он хотел ответить “не стоит”? Он же свой, купленный на кровные гроши чай ей заваривал уже неделю. Даже Ханджи, навязчивая четырёхглазая, восполняет запасы, когда они вместе чаёвничают. Аккерман тупит взгляд, рассматривая игру свечи в своей чашке.
— Признателен. Бери чёрный крупнолистовой в третьей лавке после рыбного ряда, — сухо отвечает капитан.
Катрина чуть хмурится, отпивая чая:
— Я обычно покупаю в первой… Быть не может, они его размешивают?
— Именно. Учись, пока я жив, — усмехнувшись, Леви лениво, практически индифферентно подталкивает мешочек с пряниками в её сторону. Кáта с улыбкой качает головой, что-то бормочет себе под нос. Она уже почти спит: подперев лицо рукой, сонно моргает, украдкой зевая.
— Тебя дома никто не ждёт? Семья-друзья? — Катрина, вздрогнув, открывает глаза, встречаясь с острым взглядом Леви. Такой резкий вопрос от капитана застаёт врасплох, хоть в последние дни они вообще говорили о многом. — Ты всю неделю сидишь до ночи…
— Ты тоже сидишь сиднем до ночи, — остро парирует, ставя чашку на стол. Аккерман лишь усмехается, когда Бишоп сонно хмурится, уходя в мысли.
“Дома. Тебя дома никто не ждёт?”. Интересное слово Леви выбрал — знает же, что они все квартируются одинаково от корпуса, если нет семьи: рядовые — в общих казармах, офицеры — в более индивидуальном жилье. Сами себе семья. Да и два дня назад он её провожал, видел, где живёт…
Кáта трёт глаза, виновато улыбаясь:
— Извини, резко вышло, не хотела… Насчёт твоего вопроса: нет, мои соседки знают про всю эту бумажную волокиту. А семья…
Свеча резко трещит, изрядно подтаявший воск быстро скользит к подсвечнику, рисуя на нём забавные белёсые полосы. Кáта отстранённо всматривается в трепещущий огонёк и отчего-то ей хочется продолжить говорить. Словно компания смурного Леви развязывает язык.
— С семьёй я не живу, с тех пор, как смогла вступить в кадетский корпус. Решила, что уж лучше так, чем оставаться там. В первый раз нас разметало, когда мне было тринадцать — брат вырос, став совершеннолетним, ушёл из дома. Пытался и меня увести, но полиция нас нашла. Меня вернули к отцу… А Виктор в люди выбился сам: сейчас работает помощником пекаря на севере стены Роза, всё хочет на собственное дело скопить. Раз в полгода встречаемся, брат привозит вкуснейшую выпечку — этим он в нашу покойную маму пошёл. А отец… без понятия, где он и как. Хотя, наверняка не пропал — даже таким пьяницам, как он в военной полиции находится доходное дело… А ты?…
На мгновение Бишоп замирает, не решаясь поднять взгляда. Всё вдруг кажется таким неуместным: и её ответ, и её вопрос. Ощущение, будто она теперь сидит перед Леви нагая, и прикрыться больше нечем. Сердце, трепыхаясь, начинает пропускать удары.
Но вдруг тишину разрезает хриплый голос:
— Своего отца я никогда не знал. Мать работала в публичном доме, а после моего рождения пыталась зарабатывать в прачечной. Умерла, когда мне было шесть, от голода — в Подземном городе было не так много возможностей заработать, да и еда там… так себе. Солнце — именно солнце, а не отблеск — я впервые увидел в двадцать лет, когда Эрвин сделал предложение, от которого было невозможно отказаться. Я вступил в Разведку с двумя друзьями… — свеча снова трещит, фитиль почти догорает, устремляясь к основанию подсвечника. — Они погибли в первую же экспедицию…
Кáта чувствует, как что-то глубоко в её нутре ломается — лёгкая корка льда, наращённая за годы броня — нечто крепкое, защищавшее все эти годы, ограждавшее от опасного чувства, которое она боялась даже именовать. Но теперь, всматриваясь в голубо-серые омуты и потерянно моргая, Бишоп чувствует себя иначе.
Пламя свечи вздрагивает и тухнет, медленно укрывая саваном сумерек весь чердак. В такой темноте легко потеряться, поддаться страхам. Но Катрина, выдохнув, робко касается ладони Леви, что покоится на диване рядом, и практически сразу ощущает, как его пальцы сплетаются с её. Крепко и надёжно. Так правильно.
В ночной тьме не видно ни зги, но синева очерчивает абрисы их лиц, и Леви готов поклясться, что она улыбается. И он улыбается…
Проходят минуты, а, быть может часы, и их руки расстаются. Ката отходит к столу, достаёт новую свечу, коробок спичек. Мрак чердачной мглы снова отступает, и в выхваченном островке золотисто-мандаринового отблеска они сидят до рассвета, дописывая документы друг друга, распивая не один заварник. Утром Эрвин Смит удивится, когда, просматривая бумаги, снова найдет отчётные Леви, написанные явно не его почерком, и отчёты капитана Дункана, что точно заполнял Аккерман. Командир группы будет долго всматриваться в чернила, но те не изменят своей формы.
И хоть касание рук — единственное, что произошло в ту ночь, именно тогда и Леви, и Кáта перестают убегать от опасного, страшного, необъяснимого, болезненного, но прекрасного чувства, даря ему имя.
“Любовь”.
Комментарий к (не)Правильно
Спасибо за прочтение! Буду рада узнать Ваше мнение — пара слов, а уже приятно. Любые пожелания и комментарии лишь приветствуются))
хорошего вам дня, в любом случае,
всех люблю,
ваша Цирцея ♡
========== Лезвие бритвы ==========
Комментарий к Лезвие бритвы
Немного бытовых мелочей никогда не повредит)
Походный фонарь, подвешенный между палатками, едва поскрипывает на ветру. Мягкое пламя свечи мерцающе трепещет, защищённое полумутным стеклом — даже внутри Стен мало кто заботится о беспрекословной чистоте, апеллируя в оправдание к быстротечности быта лагеря. Смит усмехается про себя: стал бы он примечать мутные разводы и пятна, не будь в его жизни перманентных колких замечаний Леви о чистоте.
Ели уходят в безоблачное небо мохнатыми стрелами, окружая лагерь от лунного света. Примятая трава и хвоя не шуршат под сапогами, когда командир группы обходит свой участок. Плечи затекли, мышцы робко, но навязчиво ноют, требуя заслуженного отдыха — обычная вечерняя история. Эрвин чуть раздражённо разминает шею, оглядывая изредка снующих рядовых. В основном сейчас все собираются у костерков: обсудить прошедший день, пошутить и посплетничать, пока рядом нет старших чинов. А, быть может, посплетничать и со своими офицерами. Такие тренировочные походы, проводились Китом Шадисом более охотно, чем экспедиции за
