Дело о запертых кошмарах - Ольга Васильченко
Ни душ, ни свежая одежда не поправили моего настроения. Усталость после десятичасовой тряски в дилижансе вытягивала последние силы. Нога, как обычно, подло ныла, требуя немедленного отдыха. Я, морщась, поднялся по ступеням и мимолётом взглянул на высокие колонны, поддерживающие треугольный барельеф изображавший доблестных служителей Ночной стражи попирающими неисчислимые толпы чудовищ. Прошёл через массивные двери, обитые длинными металлическими пластинами, и свернул направо к своему кабинету.
— А вот и знаменитая ищейка, — с ядовитой насмешкой раздалось у меня за спиной.
Я остановился и театрально отряхнул плечо.
— Брызги яда, — процедил я, — средство от насекомых, которое по недоразумению назвали одеколоном, и катастрофическое отсутствие манер, — всё ещё не оборачиваясь, я задумчиво пожевал губу и предположил, — Рекар Пшкевич?
Видеть его не хотелось, но я заставил себя повернуться на каблуках. Нога не преминула возмутиться резкому движению, и меня пронзила острая боль. Если бы шесть лет назад, после встречи с топляком, я, как все нормальные люди, мог пить целебные зелья и лечиться, то не знал бы этих мучений. Но припой не нормальный человек, и даже самые простые микстуры действуют на него иначе, чем на остальных. Эффект может быть настолько непредсказуемым, что лучше уж иногда поковылять.
Пшкевич принял мою гримасу на свой счет. Его и без того неприятное лицо с крупным горбатым носом, впалыми щеками и маленькими, вечно сощуренными глазками, окончательно скомкалось, превратившись в пресловутый первый блин, упавший со сковороды на грязный пол. Мне даже показалось, что жидкие пепельные волосы угрожающе встопорщились, а тощая грудь выдалась вперед.
Я бы мог и не поворачиваться, спутать его с кем-нибудь иным труднее, чем зомби с новобрачной. Сколько Пшкевича в платье не ряди, но его даже из-под фаты будет за милю видать. А уж пресловутый одеколон и того дальше. Глава кафедры боевой магии в Школе Высших Искусств и по совместительству член городского совета уставился на меня с неприкрытой неприязнью. Шесть лет назад, воспользовавшись моей неудачной стычкой с топляком, Пшкевич прибрал к рукам боевую кафедру и вытурил меня с магического факультета. Однако, за переход в Ночную стражу я ему был даже благодарен, совсем немного, в глубине души, очень глубоко, но за всё остальное…
— Направьте свою дедукцию на убийц и негодяев, — прошипел Пшкевич. — В городе уже пять трупов... а вы шляетесь неизвестно где! Городской голова…
— Городской голова в курсе, где я был. Он лично подписал мое прошение об отпуске, — пожал я плечами. — И пока, слава Четырем Пресветлым, не вы решаете, кто и где должен шляться.
— Это ненадолго, — осклабился он. — До выборов остался всего месяц, Куцевич не будет вогзлавлять город вечно. И вскоре вас некому будет прикрывать перед советом. А я сочту своим долгом хорошенько пропесочить вашу сомнительную деятельность.
— Обязательно пропесочьте, может, почерпнёте для себя что-нибудь полезное, — устало бросил я. — А пока пойду поймаю мерзкую тварь, убивающую неповинных юношей.
— Вы даже тараканов у себя на кухне не поймаете, — оттопыренные синеватые губы искривились в злорадной ухмылке, — не то, что остервеневшую стрыгу[1].
— Неужели вы получили разрешение на ясновидение? — удивился я. — Как представителю городского совета, вам положено знать, что в Растии за лжепророчество прижигают язык. К тому же, это не стрыга.
В ответ Пшкевич прошипел, что и на мою долю найдётся подходящий закон. Тогда прижиганием языка я уже не отделаюсь, и бросился к выходу. Куць его принес в неурочный час. Наверняка надеялся лично распутать это дело, выследив и убив нежить. Сам же сказал, выборы на носу, а тут такой удобный случай показать себя во всей красе. По мне, так пусть бы и распутывал. Браца никто не просил навешивать на меня всех собак. Официально, я ещё в отпуске. Но если судить по тому, как набросился на меня утром капитан, следствие Пшкевича зашло в тупик. Иначе с чего бы он так вызверился? В одном он прав, сама по себе тварь не сыщется, так что пора приниматься за работу.
Ознакомившись с материалами дела и разбив в пух и прах версию Пшкевича о стрыге, я крепко задумался. Толку от имевшихся протоколов было чуть. Рекар уткнулся в стрыгу и на ней же заглох. Свидетели показывали разное. Да и свидетелей тех, раз-два и обчелся. Все происходило глубокой ночью. Лишь в двух последних случаях встречались показания о некой девице, с которой видели убиенных за час до смерти. Точных описаний этой панны дать никто не смог, и момент оказался упущен. А Пшкевич, уверенный в своей версии, и вовсе не уделил им внимания. Конечно, стрыги ведь не обращаются в миловидных девиц.
Ребята сидели, повесив головы, а Казик ещё и носом шмыгал, точно провинившийся школяр. Родители пристроили его в Ночную стражу, чтобы выпускник кипелленского училища законников набрался опыта и уверенности в себе. Дабы содержание соответствовало форме. Казимир походил на медведя: здоровый, широкий в кости, с крупными руками. Но внутри, не смотря на все мои усилия, так и оставался плюшевым мишкой. Единственное, чего я добился за два года, что он перестал шарахаться от людей. А вот Марек был совсем из иного теста. Вёрткий, да прыткий — тощий рыжий кузнечик. Среди воров цены бы не было. Но его отец занимался алхимией, а после его смерти паренька на воспитание взяла гильдия. Только с тайными знаниями у него не задалось. И когда мой друг Габриэль Ремиц, глава кафедры алхимии, попросил пристроить мальчишку в Ночную стражу, я возражать не стал.
Я выпустил в потолок надцатое кольцо дыма, и серая мутноватая завеса, пропитанная запахом отборного табака, еще больше уплотнилась.
— Марек, открой окно, а то вы скоро начнете синих фей ловить.
Я дождался, пока в кабинет хлынет холодный ночной воздух:
— Первое — мы точно знаем, что нежить дамского полу.
— Отчего это? — удивился Казик.
— От того, что все убитые полу мужского, а себе подобных она из солидарности не жрет, — пошутил я, добавив уже серьезно. — В двух случаях жертву перед смертью видели с некой девицей.
