Как закалялся дуб - Борис Вячеславович Конофальский

— Врёт, — наконец произнёс он, не отрывая глаз от окна, — мы уйдём, он сбежит.

— А мы к нему человека приставим, не сбежит, — сказал Чеснок.

— Не сбегу, — захныкал Понто.

— Да и зачем ему сбегать, напишет статью и всё, считай свободный человек, — походатайствовал Рокко.

— Честно, не сбегу. У меня тут дом, баба моя тут, работа. Опять же, кота моего любимого хулиганы здесь повесили, я его за домом похоронил. Куда мне бежать? — убеждал журналист Буратино.

— Ладно, — сухо согласился тот, — исключительно из уважения к родным могилам вам поверю. Но смотрите у меня, — он пригрозил журналисту пальцем, — статья должна быть хорошая. Немножко напишите про Стакани, а главное опишите блестящую операцию по задержанию крупной банды воров, которую Стакани проведёт на днях. Ясно?

— Ясно, только про Стакани я писать не буду, он подлец, — снова начал Понто.

— Ногу давай, — сквозь зубы произнёс Чеснок.

— Да ладно-ладно, я пошутил, — заулыбался журналист. — К какому дню нужна статья?

— Статья будет нужна через три дня, успеете?

— Конечно, а у вас не найдётся для меня пять сольдо? Прошу исключительно для усиления творческой активности, а то выпить что-то хочется. Это у меня, наверное, на нервной почве.

Буратино молча полез в карман, достал оттуда монету в два сольдо и положил её на комод.

— Кстати, — продолжал журналист, — а нельзя ли мне знать детали будущей операции? А то как я буду её писать, не зная, что там будет.

— А разве вы пишете только то, о чём знаете? — удивился Буратино.

— Нет, конечно, но надо же знать хотя бы некоторые нюансы, а то может полный бред получиться, — объяснил ситуацию Понто. — У меня такое пару раз случалось.

— Поедете со Стакани на операцию и всё увидите воочию, — произнёс Буратино.

— Ладно, поеду, — нехотя согласился Понто, — напишу статейку. А вы с редактором все вопросы урегулировали?

— Какие ещё вопросы? — спросил Пиноккио.

— Как это какие? Вопросы о размещении статьи в газете. А то я напишу, а он не захочет её разместить. А он не захочет, при его-то большой «любви» к околоточному.

— Может не захотеть? — спросил Пиноккио, задумчиво почёсывая затылок. — Да, кажется, ещё одна задачка. Как мне тяжело с этими интеллигентами.

— Так вы ещё с ним не договорились? — удивлённо и радостно воскликнул Понто. — Во дают! С редактором ещё не договорились, а мне уже пришли ногу ломать. Ну вы серые, ни черта в журналистике не шарите.

— Ты не сильно-то умничай, — заметил Рокко, — а то вон полотенце ещё не высохло.

— Может, мы и серые, — сказал Буратино, пристально глядя на журналиста, — зато мы очень упорные. Упорные и последовательные. И я думаю, что мы эту проблему решим.

— Не-а, — покачал головой Понто, — с ним вы проблему не решите, он человек принципиальный, кремень, а не человек. Как шесть лет назад мне сказал, что зарплату повышать не будет, так ведь, зараза жадная, так и ни разу и не повысил. Скала.

— Так он жадный?

— Ужас просто, какой жадный.

— Это хорошо, — произнёс Буратино и улыбнулся, — на жадину не нужен нож. Ему покажешь медный грош — и делай с ним что хош. Так что жадность — это хорошо.

— Кому хорошо, а кому и не очень, — заявил Понто. — А жадный он до тех пор, пока дело не коснулось его принципов, а тогда хоть тысячу давай, он от своего не отступит.

— А какой-нибудь принцип насчёт Стакани у него есть?

— А как же, имеется. Он его ненавидит.

— А за что?

— Ваш Стакани свинья и сволочь.

— Это ещё не повод для ненависти, у нас половина страны свиньи, а половина сволочи, — рассуждал Рокко.

— Может, у нас полстраны и свиньи, только они журналистов в кутузки не сажают, а ваш Стакани сажает. А это подлость. Мы же — глаза и голос нашего свинского народа.

— Свинячьи вы глаза и свинячий голос, — усмехнулся Рокко.

— Какой народ, такие и атрибуты.

— Оставим патетику, — произнёс Буратино, — лучше расскажите нам, что ценит и что любит синьор редактор.

— Жену он свою очень ценит и очень любит. Она у него такая… такая… — журналист даже зажмурился, — в общем, конфета сладкая. И надо вам признаться, та ещё штучка, — Понто понизил голос и гаденько захихикал. — В молодости она была актриской, но лавры стяжала себе не на сцене.

— А где ж? — полюбопытствовал Пиноккио.

— А в кроватях, как говорится, была слаба на передок. Весёлая, в общем, барышня была. Наш редактор до сих пор выкупает её фотографии неглиже. Поговаривают, что она и сейчас ещё втихаря от мужа развлекается с господами офицерами в столице, куда ездит каждый месяц за покупками. А Малавантози любит её очень, а она, стерва, вертит им как заблагорассудится. Но хороша, зараза!

— Ясненько, — удовлетворённо произнёс Буратино. — А что в таком случае любит сама синьора Малавантози?

— Да чёрт её знает, — отвечал Понто. — Как и все бабы, тряпки любит, драгоценностей неё много, выпить, говорят, не дура.

— Понятно, а к чему привязана, чем дорожит?

— Точно, — вспомнил журналист, — есть такое. Есть такая вещь, в которой она души не чает.

— Рассказывай, — сказал Рокко.

— Пудель. Белый карликовый пудель, отвратное визгливое животное, гадость. Но бабы таких любят, сюсюкаются с ними вечно.

— То, что надо, — произнёс Буратино удовлетворённо. — То, что надо.

Он встал и пошёл к выходу, бандиты шли за ним, и вежливым хозяином замыкал шествие Понто, рассказывая при этом:

— Жена у Малавантози ну такая аппетитная, у меня аж сердце щемит.

Так они дошли до двери, и на прощанье Буратино сказал:

— Вы давайте не расслабляйтесь, поменьше думайте о чужих жёнах и о своих ногах.

— А вы ему морду можете набить? — вдруг спросил журналист.

— Кому? — поинтересовался Буратино.

— Да редактору. Придирается он ко