Как закалялся дуб - Борис Вячеславович Конофальский

— Пахнет оно тем, что ваш околоточный — свинья, — зло ответил Понто. — А ещё рассуждает о морали, подлец. Дрались-то мы по-честному.

— По-честному? — усмехнулся Буратино. — А зачем вы его головой об контейнер били, да ещё при свидетелях? Которые, кстати, считают почему-то, что это был не честный бой, а нападение на должностное лицо.

— А кто же свидетели? — спросил журналист.

— Полицейские, они подтвердят всё, что нужно.

— Ну что ж, — мужественно сказал Понто, — тюрьма, значит, тюрьма. Но никто и никогда не назовёт Понто проституткой, поддавшейся угрозам.

— Люблю сильных людей, — сказал Рокко.

— То есть за свободу писать статью не будете? — уточнил Буратино.

— Ни за что. Пусть эта свинья Стакани, отправит меня на каторгу, но я не буду мараться в это грязное дело, — решительно сказал журналист. — Понто не продаётся!

— А за двадцать сольдо обо мне статью напишете? — спросил Буратино.

— За двадцать сольдо о тебе напишу.

— А как же насчёт продажности?

— Это совсем другое дело, это условия игры, издержки жанра, так сказать, — пояснил журналист.

— Жаль, — вдруг произнёс Чеснок. — Ты мне нравишься, писатель. Жаль, что мне придётся с тобой так обойтись.

— Как? — насторожился Понто.

— Плохо.

— А как плохо?

— Придётся тебе ноги сломать. Обе, — спокойно, даже с сочувствием произнёс Рокко.

— Это ещё зачем, что за глупости такие? Где это видано, журналистам ноги ломать? Это, по-вашему, по закону? Так теперь полиция работает? — затараторил Понто, понимая, что эти хлопцы и в правду могут сломать ноги.

— Да ты не волнуйся, писатель, — успокоил его Чеснок. — Мы их тебе мокрым полотенцем завернём, мы же не звери.

— А зачем мокрым полотенцем заворачивать?

— Чтобы не так больно было.

— Ребята, — вкрадчиво начал журналист, — не надо мне их ломать.

— Ладно, — сухо сказал Чеснок. — И давай, писатель, без истерик, имей мужество, а то придётся обойтись без полотенца. А без полотенца люди плачут и даже писаются от боли. И неудивительно: это же очень больно, кувалдой по ноге.

— Зачем же мне кувалдой по ноге? — продолжал причитать журналист, он даже попытался убежать, но братцы его поймали. — Не надо мне по ноге. Что это за фокусы такие, да и зачем это нужно?

— Это чтобы вы не сбежали, — ответил за Чеснока Буратино.

— Так я и так не сбегу, меня же до суда в тюрьму посадят, а оттуда разве сбежишь?

— Это точно, не сбежишь, — согласился Рокко, — а со сломанными ногами тем более не сбежишь. Фернандо, найди для синьора журналиста полотенце и намочи его.

Фернандо тут же начал ворошить вещи в комоде. И тут синьор Понто разрыдался:

— Вы непорядочные люди, — вытирал он глаза, — с нами так нельзя, мы же пресса, нам нельзя ломать ноги, потому что мы — волки-санитары капиталистического мира, нас ноги кормят.

— Ну ты, волк, прекрати рыдать, — брезгливо поморщился Рокко, — что за бабьи штучки, будь сильным.

— Я сильный, — продолжал обливаться слезами волк капиталистического мира, — но мне мои ножки жалко.

— Что вы так расстраиваетесь, мы же их не отрубим, в конце концов, — успокоил журналиста Пиноккио. — Срастутся ваши косточки, и вы опять выйдете в джунгли капитализма, хищник вы наш бумажный.

— Правда с палочкой, — добавил Рокко.

Тут Фернандо нашёл какую-то тряпку и стал с ней посреди комнаты:

— А где же мне её намочить-то? — вопрошал он.

— Фернандо, не будь ослом, сходи на кухню, там наверняка есть вода, — произнёс Рокко.

— Я не хочу ходить с палочкой, — стонал журналист.

— А какой водой мочить: холодной или горячей? — спросил Фернандо.

— Какой угодно. И давай побыстрее, а то мне эти душещипательные сцены травмируют мою неокрепшую детскую психику, — сказал Рокко.

Фернандо ушёл искать воду, а журналист продолжал:

— Я не хочу с палочкой, с палочкой деды ходят.

— Ничего, привыкнете, — произнёс Буратино.

— Это подло.

— Что подло?

— Подло ломать ноги журналисту, это нехорошо, некрасиво, мерзко.

— А заказные статейки обличительные писать не мерзко? А околоточных головами об контейнер стукать не подло? — спросил Буратино.

— Бить журналистов нехорошо, — ревел Понто, — непорядочно. Мы — как женщины и дети, в нас даже на войне не стреляют.

В это время появился Фернандо с тряпкой, с которой обильно стекала вода:

— Вот, — сказал он, протягивая тряпку Чесноку.

— Чего так долго? — пробурчал Рокко, забирая тряпку. — Ты там её что стирал, что ли?

— Не-а, не стирал вроде, — ответил Фернандо.

— Ладно, Фернандо, Серджо, берите этого нытика, сажайте на кровать и держите крепко, не как в прошлый раз, — приказал Чеснок. — А вы, синьор журналист, давайте ногу, для начала правую.

— Я на вас жаловаться буду, — предупредил Понто, — так и знайте.

— Это ваше право, — ответил Буратино, — мы живём при монархе-демократе, и каждый гражданин имеет право жаловаться. Про это в Конституции написано. А от себя лично я рекомендую писать жалобу на имя околоточного Стакани. Он человек предприимчивый и деловой, и быстро найдёт преступников. А его друг и начальник капитан Калабьери подключит прокуратуру, и вашу жалобу моментально рассмотрят. Так что пишите.

— Потом напишешь, а пока ногу давай, — потребовал Чеснок. — Вот ноги сломаем тебе, потом будешь писать, — немного поразмыслив, он добавил: — А может, и не будешь, может, мы тебе и руки сломаем. Да, ребята?

— Ага, чего же не поломать, поломаем, — пообещал Серджо.

— Не надо, — вдруг перестал рыдать журналист, — не надо мне ломать руки и ноги не надо, — его лицо стало серьёзным и мрачным. — Вы мне уже и так душу сломали. Я согласен написать статью. Да, да, — продолжал он, — вы мне сломали душу.

— Ради Бога, — поморщился Буратино, — не надо этих драматических поз с заламыванием рук, не надо громких слов. Скажите по-человечески, будете писать статью или нет.

— Напишу.

Воцарилась тишина: братцы молча держали