Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
Она слышит в голове голос, который велит, что надо сделать.
И мне она предложила Благодать. Я, понятно, ей благодарен без шуток, хотя и озаботился этим внутричерепным голосом. Она-таки спросила: "С ума я сошла?"
"Да", - вертелось у меня на языке. Но не сорвалось.
Короче, я пожелал Благодати для всей семьи. Детали опускаю, а то не сбудется. Жена приятеля предупредила, что это потребует платы. Не ей. Вот у нее, допустим, при выполнении желаний сломался компьютер, сгорел чайник и треснул унитаз.
"Это ничего, дело стоит того", - сказал я и продолжил желать.
"Ну, хорошо", - не возражала она. Я положил трубку.
Через пять минут в окрестных домах - и в моем, разумеется, - был вырублен свет. Сгорела часть работы, которая заключается, как я писал, в причесывании маразма под горшок и под ноль.
Я позвонил еще раз и рассказал.
"А это компенсация, - ответила жена друга. - Жди следующей".
Дочка зажгла свечу, и я читал ей "Виконта де Бражелона" и Эдгара По, "Прыг-Скок".
Потом пришла жена, и я, злобный от компенсации, безблагодатно лег спать. Было это около шести вечера.
В половине четвертого утра я проснулся свежий и бодрый, о чем и докладываю. Жду катаклизмов.
И вот они начались.
Промеж нулей
Сутки начинаются в 00.00 Два раза по два нуля. Я лег в первые два нуля, а встал в 05.00, хотя неплохо бы - во вторые. Кто рано встает, тому Бог подает - это у меня такая форма милостыни в смысле просить ее, а не расточать. Ну, что можно успеть за такое время?
Кое-что можно.
По (до)смотрел "Пекинский велосипед", призера чего-то. Довольно монотонно. Наконец, я запутался в велосипедах, их владельцах и лицах этих собственников, похожие, что твой велосипед. И перестал понимать происходящее, а так - ничего.
Я понял только, что велосипед - вещь коварная и опасная, пусть и в Пекине, и надо предупредить поэта Сычева, который даже зимой влетает ко мне в седле на второй этаж. Как бы не украли по пути, а то в Пекине своровать велосипед - все равно, что украсть деревенское сено, дрова, корову или лучшие годы жизни.
А в 5 часов, часу в шестом, я обварил себе руку.
Вот вы представьте.
Берет человек здоровенный чайник, где заведомо мало воды. Кипятит, выливает в кружку. И хочет убедиться, что жиды еще не выпили последние, придонные капельки. Что он делает? Наклоняет, нагибает, нагинает чайник, покуда крышка не свалится ВПЕРЕД и не ошпарит ему с тылу пальчиковые фаланги. Что делаю я? Я выгибаю чайник назад - нарочно, специально, медленно, с нетерпением дожидаясь, когда же крышка упадет мне в подставленную ладонь.
Сейчас пойду заново кипятить, уже все выпил. Как ошпаренный.
И сразу насыпал себе сахару в молоко.
Нефта щарялась
Проспали мы все. Ребенок в школу не пошел, мне работать надо. Хотел встать в 4 утра, а вышло в 7.
И все щарялось.
Особенно нефта.
В 20-е годы мой дед был начальник на одном производстве. И дали ему деревенскую умную девушку при семечках и платке.
Идет дед по заводу и видит: работа стоит.
Что такое?
С распахнутыми глазами:
"А нефта щарялась".
Перекрыла кран, и нефти не стало.
"Что же ты будешь делать?"
"Пойду смотреть, как по реке пароходы ходят".
Все щарялось в доме Обломовых, Оболенских и Еблонских.
2004 - 2005
Часть третья
Глядя в телевизор
Кое-что сам увидел, кое о чем доложила жена.
Наш Всеобщий Президент не то умыл, не то подмыл Буша, сказав, что по внутренней ситуации тоталитарный режим в России нынче просто невозможен.
Оно и правда, потому что снизу, набухая (очень удачное деепричастие), поднимается очередная инициатива.
Показали сюжет про деревеньку, где фильма "Праздник Нептуна", конечно, не видели. В деревеньке родился спонтанный почин: провожать зимушку-зиму катанием на тазах. Пригласили зарубежных гостей и решили сделать традицией.
Из зарубежных наблюдателей приехали самые ближние, финны. Постояли, посмотрели, сочли для себя экстримом и уехали.
А наши бабульки расселись по тазикам - и с горы; проезжают мимо камеры и шамкают громко: "Я вас всях ляблю дарагие!"
Мужички, конечно, перед экстримом заправляются Формулой-1, а после тоже едут в тазах.
Поезд номер восемь
Продолжаю впадать в детство, но что тут поделаешь - некоторые вещи доходят не сразу. Как правило, это неприятные вещи.
Вот еще одна детская песенка, которую, правда, не пели по радио, но пели в песочнице. Все ее знают: "Едет поезд номер восемь прямо на Москву, я лежу на верхней полке и как будто сплю".
А дальше - непечатно даже в контексте игровой "песочной" психотерапии, где пишешь на песке, что угодно, и строишь тоже.
Слегка передергивает, когда представляешь, чтО это, и откуда это.
Есть понапрасну забытая и мало где помянутая книга Леонида Габышева "Одлян, или воздух свободы". Это "Архипелаг ГУЛАГ", детская версия. Причем эпоха не сталинская, а моя, хрущевско-брежневская. Конец 60-х - моя персональная прекрасная эпоха.
Оказывается, другие лагеря были совсем рядом.
Так близко, что из них доносились песни. В переносном смысле.
Ты себе разгуливаешь в панамке и при сачке, тебе трубят дружелюбное "Бери-ложку-бери-хлеб". А тебе подобные в это же время занимают должности "Рог Зоны" и "Вор Зоны". И песни слагают.
Ребята с нашего двора, опять же, любимая расторгуевская гопота
Это дело до нас долетает, как дым от пожара. Щекочет воображение.
Вся наша малышня, что болталась в лагере, ужасно боялась провалиться в страшный деревенский сортир. Привыкшая к городским удобствам.
А можно было, оказывается, провалиться куда глубже и дальше.
Мне долго казалось, что это где-то кто-то просто так сочиняет и переделывает. Про поезд и остальное. Но потом, будто на очень слабом снимке, проступила недвусмысленная конкретика.
Большая перемена
На большой перемене жена, имея удовольствие и честь преподавать в гимназии, зарулила перекусить в школьную (не гимназическую, однако) столовую. Там она наблюдала непристойную сцену: химик, о котором уже давно и часто поговаривали недоброе, проходя с нагруженным подносом мимо отрока, спиной к нему вкушавшего свой обед, состроил омерзительную гримасу - сощурился, приподвысунул свернутый листиком язычок и мелко-мелко им подвигал.
На автомате.
Жена принялась обсуждать это событие с
