Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
Так что первичное нахрапистое поведение Хрюни тоже дает пищу для размышлений.
А сколько потрачено сил! Теперь понаделают из них шапок с окраской под чистое небо.
Похвальное слово Трутню
Я продолжаю уповать на всестороннюю и полную реабилитацию мужской шовинистической свиньи. С заменой на женскую, что справедливо уловлено ее грамматическим родом.
Отсюда - мое похвальное слово Трутню.
Оказывается, Трутень - вовсе не ругательное и не обидное слово для кавалера и почтенного сударя. Трутень - символ жертвенности и романтизма.
С ним может сравниться один лишь паук, пожираемый самкой после соития по обоюдному согласию. А впрочем - кто их знает, пауков, может быть, и не было никакого согласия, и не хотел паук соития; возможно, он книжку хотел почитать, что-нибудь из Монтеня или Ларошфуко, или муху изловить, заведомо инфицированную, а об этом не договаривался. Ан нет! Извольте удовлетворить наши половые и пищевые центры, вы нам обязаны.
Но я отвлекаюсь от Трутня.
Трутень естественным образом связался в моей голове с приехавшим тестем, который не только, как я уже рассказывал, поощряет кроличий гомосексуализм, но и занимается пчеловодством.
И он, умудренный тесть, рассказал мне совершенные ужасы.
Что Трутни, выполняя свой нехитрый копулятивный долг, неизбежно гибнут, оставляя в своих бессердечных от ненаёбности самках отслужившие половые органы. В момент совокупления пчела выдирает из Трутня цельный пенис - хотя бы кастрировала, но был бы жив! - и улетает за новым. Ромео падает, ненужный никому, подобный импотенту-Фирсу. А самка возвращается в улей, нахапавши до десятка таких украшений; за нею прямо тянется шлейф - вот откуда женская страсть к побрякушкам! И к самим шлейфам, которые носили за королевскими особами-особями безроботные пажи.
Это все символы, сублимация.
Это в их подсознании - наши корни, уважаемые господа, наши скальпы, наши зубы и когти. Все эти бусы, сережки, колечки, колье и цепочки.
Чтобы шлейф потянулся за ними.
Чтобы если не трахнул, то хотя бы подох от сердечной тоски.
А мы и дохнем, сударыни, рады стараться.
И если брать в планетарном лингвистическом масштабе, то есть словоупотребление, то Отчий Край, Край Отчей плоти на фоне Родины-Матки - сущий пустяк!
Ведь даже на зоне сидящие рискуют здоровьем и сокращают себе жизнь, забивая под этот край разные шарики для будущего, нескорого еще удовлетворения хищниц.
Это я, конечно, для феминисток написал в честь приезда моего дорогого тестя. Но вот и не заметил, как увлекся и соскользнул на глобальные темы. Извините.
Ненять
Есть такая баба Клава.
Это я для красоты слога пишу все, что тесть мой проживает в дремучей деревне Жабны. На самом деле все хуже: основное лежбище-логово, где он совместно с тещей созерцает луну, находится совсем уже в лесу, куда нет дороги, где десять домов, и все стоят почти мертвые, с косами. Лишь в двух еле теплится жизнь - в тестевом и Клавином. Это, однако, есть самостийный населенный пункт: деревня Родивановщина, где тестев отчий дом, полуотстроенный заново.
А до Жабен, где якобы куплен, но не обжит, новый, приходится шлепать по пояс в воде, километра примерно три, полузимним лесом. Я ходил летним и больше меня туда не загонишь даже ползучим радиоактивным пятном.
И вот понадобилось-таки шлепать этим лесом до культурного центра, который есть Жабны, где дорога хоть есть и автобус убогий проносится в сутки два раза. Понадобилось Клаве, ибо прихворнула.
Престарелая Клава метала рубероид с балками. С крыши бани и обратно. И стало ей "что-то не-нять".
Тесть, как умел, ей померил давление: 220 на сколько-то, уже неважно.
Пора бы и в Жабны. И даже дальше.
"Ой, не-нять".
"Да пойдем!"
"Ох, не-нять. Посижу, не-нять".
Наконец, условились выдвигаться.
Клава втолковывает моему тестю: "Ой, да я не знаю, мне не дойтить".
"Собирайся!"
"Ой, не-нять".
Посидеть.
...Клава вышла минуты на три раньше тестя - пока тот приоделся понаряднее да полесистее, пока свои таблетки принял... Выходит - а Клавы уже и не видно.
Что-то не-нять.
Уж на повороте-то, казалось бы, можно и различить, ан нет! Тесть помчался за ней семимильным шагом, нагинаясь и выправляясь, приседая и перепрыгивая, утопая и выползая, раздвигая и снова смыкая осклизлые жерди на гатях; свернул - ненять! нету Клавы!...
И не догнал он ее, до самых до Жабен чуть не бежал - не сумел. А она уж сидит там, его караулит: "Ох, что-то не-нять".
...Слушая тестя, я снова вспоминал нашу докторшу с травматологии, которая сама ходила себе с протезом тазобедренного сустава. Мы работали за городом, нас возил автобус, в автобус она садилась первая, взмахнув костылем.
А дальше, уже на месте, она мчалась по дорожке к больнице, как вылитый капитан Сильвер. Орудуя костылем, как могучим шарниром или веслом, она мгновенно оставляла позади все прочие народы и государства.
Охота на волков
Вообще, когда не лаемся, мы с тестем - в задушевных отношениях.
Вот какой историей из молодости он поделился: идиллия - стол, все поколения присутствуют, а старец ведет рассказ, и молодые ему почтительно внимают.
Дело это случилось в 70-е годы. Такое - одно, а приквелов, конечно, было несметное количество.
Стоял мой тесть на остановке выпимши, ждал трамвай. Вдруг придет? Что маловероятно: поздно, питерская окраина - Ручьи.
Стоял, опершись рукой о столб.
Ну, вполне естественная поза. Я и сам так частенько стою, ни капли не выпимши. Ноги жалею.
А столб с остановкой - супротив трезвака.
Стояли не то белые, не то бледные какие-то ночи. То есть светло и все видно. И дождик накрапывал. Тесть наблюдает: выруливает из трезвака хмелеуборочный автомобиль, на охоту. Вокруг ни души, кроме его, при столбе. Вот выехал автомобиль, перевалился через трамвайные пути, проезжает позади тестя, и тесть мой слышит зажигательные речи: "Давай, разворачивай, сейчас будем брать".
Покуда козелваген разворачивался делать план, тесть спешно отлепился от столба, пересек проезжую часть и, шлепая по лужам, нырнул под ближайшую арку, а там уж свернул и ворвался в ближайший подъезд.
Начал подниматься по ступеням.
И слышит, уже с четвертого этажа, характерный дверной удар и правоохранительное порыкивание. Посмотрел на пол: следы! Так и ведут от столба до подъезда, по ступенечкам. Тесть постоял у чьей-то двери, снял сандалии, сунул под мышки и на цыпочках взвился на самый вверх.
Он смутно различил, как внизу перетаптывались и
