Светочи Тьмы - Татьяна Владимировна Корсакова
К тому времени Самохин уже прочел дневник Августа Берга. Мирослава подозревала, что не просто прочел, но еще и переснял каждую страницу.
– Науськивать она его начала. – Артём кивнул. – Может быть, что-то пообещала. Мы сейчас не узнаем, чем она его взяла, но от славного парня Максима Разумовского осталась одна лишь оболочка. Он стал добывать для нее еду… Думаю, вот этот весь церемониал со свечами – это не ее была задумка, а его, Разумовского. Ей хватало и самого факта убийства. Ради нее убивали, с ее именем приносили кровавые жертвы.
– Как божеству, – сказала Мирослава шепотом.
– Как демону, – поправил ее Артем. – Агния Горисветова была демоном под личиной живой женщины, и у нее всегда находились верные слуги. Если верить Бергу, она медленно, но неуклонно сводила их с ума, а потом убивала. Своими ли руками, чужими ли…
– А давайте-ка вернемся к фактам, детишечки! – Тогда Самохин еще только свыкался с мыслью, что Агнию Горисветову следует считать демоном. Тогда ему еще было сложно окончательно принять этот факт. – А факты таковы, что, утвердившись в наличии клада, Горисветов старший взялся за поиски всерьез. Для начала за поиски информации. Или снарядил Разумовского, что более вероятно. Разумовский нашел ювелира, ювелир рассказал ему о дневнике Берга, но ни показывать, ни продавать дневник не стал. И тогда Горисветов прибег к помощи своего старинного приятеля. – Он бросил быстрый взгляд на Мирославу. Мирослава взгляд выдержала. – Елагин рассказал мне, что пообещал добыть этот злополучный дневник. И добыл! Вот только, будучи человеком неглупым и любопытным, решил для начала дневник прочесть. Прочел, а там, знаете ли, такие удивительные параллели. Свечная башня, мертвые дети… В общем, Елагин отдавать дневник дружку не стал, сказал, что в квартире ювелира ничего не нашел, а сам взялся наблюдать за происходящим в усадьбе. Ясное дело, все дороги там ведут к Свечной башне. Вот за ней он и следил. Изнутри, чтобы вы понимали. Вот там Разумовский и вывел его к тайнику с блокнотиком.
Мирослава тяжко вздохнула. Самохин глянул на нее с жалостью. Артём обнял за плечи.
– Он же по сути своей неплохой мужик, этот ваш дядя Митя. В общечеловеческом смысле, я имею в виду, – продолжил Самохин. – Говорит, перемкнуло его! Говорит, аж в глазах почернело от тех картинок. А до этого еще и парнишка этот… Лёха ваш, с лестницы упал. Елагин решил, что это тоже дело рук Разумовского. Конечно, другой бы на его месте пошел в полицию, но ему, сами понимаете, в полицию путь был заказан. Не любит он нашего брата. Поэтому он пошел за Разумовским. Говорит, не думал убивать, хотел уговорить на явку с повинной. Может и хотел… – Самохин пожал плечами. – Да вот только Разумовский каяться не собирался. Мне кажется, к тому времени он уже окончательно тронулся умом. Выклевала ему мозг эта черепастая гадина. Завязалась драка. Сначала на берегу, потом в воде. Вот ты, Мирослава, финал той драки как раз и застала.
Мирослава слушала, дышала медленно и глубоко, по заветам модного психолога пыталась «продышать» боль и страх.
– А дальше, говорит, как в спину его кто толкнул, начал нашептывать всякое… – Самохин устало потер глаза. – Ну, вы все тут знаете, что было дальше. Знаете, как эта гадина умеет.
– Он меня спас, – сказала Мирослава с вызовом. – Она меня его руками убила, а он спас!
– Да никто с тобой и не спорит, девочка! – не то испугался, не то разозлился Самохин. – Только слов из песни не выкинешь. Был грех… – Он засопел, принялся шарить по карманам пиджака в поисках несуществующей пачки сигарет. – Ну, а что дальше было, вы тут и без меня знаете. Затихло все, затаилось. А знаете, почему затаилось?
Они с Артёмом покачали головами.
– Потому что Елагин нашел в тайнике не только альбом Разумовского, но еще и черепушку с гребешком. Черепушку отдельно, гребешок отдельно. Посмотрел, как оно там было на картинках, сопоставил дырочки в кости с зубцами гребня и приладил гребень на место. Говорит, пока прилаживал, в голове такая какофония была, думал, что сойдет с ума. Сдюжил. Угомонилось все аж на целых тринадцать лет.
– А потом что же? – спросила тогда Мирослава. – Почему все снова началось?
– А вот для того, чтобы ответить на этот твой вопрос, мне и пришлось смотаться в одно не слишком приятное местечко, навестить Елизавету Петровну Веснину.
Лисапете к тому времени уже назначили судебно-психиатрическую экспертизу, потому что в присутствии следователей и психиатров она несла какую-то несусветную дичь. И с дичью, и с Лисапетой решили разбираться стационарно. И вот лишь несколько дней назад Самохин получил разрешение на свидание с ней. Разумеется, неофициальное разрешение на неофициальное свидание.
А теперь вот у них тоже свидание. Свидание и, как сказал Самохин, выяснение, ху из ху.
– Ты кушай пирожок, Мирослава! Кушай, а то я все поем! Со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было. – Одной рукой Самохин взял с блюда очередной пирожок, а второй потянулся к бокалу с виски.
– Она что-то рассказала? – спросила Мирослава. – Она вообще говорит?
– Она все время говорит. – Самохин кивнул. – Вот только такое, что ей никто не верит.
– Мы поверим, – сказал Артём и с решительным видом опрокинул в себя виски.
Самохин согласно кивнул, прежде чем заговорить, долго собирался с мыслями.
– Несчастная она баба, если разобраться. Поманили ее, любви наобещали, а она и поверила. Ты ж не думаешь, Мирослава, что тот хлыщ ее любил?
Мирослава не знала. Где-то в глубине души ей хотелось верить, что у Разумовского были к Лисапете какие-то чувства, но здравый смысл отвергал саму такую возможность.
– Вот! – Самохин принял ее молчание за согласие. – Вот и представь, она напридумывала себе всякого тринадцать лет назад, планов настроила, а любовь всей ее жизни оказался маньяком.
– Она знала? – спросил Артем.
– Не верила до последнего. Ей было проще поверить, что Разумовский сбежал от нее, бросил в Горисветово с малолетними гениями. Вот так она для себя все тогда решила. И все тринадцать лет надеялась, что он одумается и вернется за ней. Знаете, детишечки, мне кажется, кукуха у нее уже тогда немного того… – Самохин сделал скорбное лицо. – А Горисветов старший тем временем все не оставлял надежду добраться до настоящего клада. Не давала ему покоя та медная табличка с именем Леонида Ступина, да и Разумовский вселил в него надежду, что Свечную башню можно вырвать из цепких лап министерства культуры, доказав авторство Ступина,
