Светочи Тьмы - Татьяна Владимировна Корсакова
– Заберу, – говорит ведьма задумчиво, ни на кого из них не глядя. – С собой заберу, спрячу так, что никто и никогда не найдет. Вам тут спокойнее будет. – Теперь она смотрит прямо на них троих, и от взгляда ее хочется закопаться вот прямо в этот сырой речной песок. – Вам спокойнее, а мне какое-никакое развлечение на старости лет.
И ведь не шутит про старость! Лет ей столько, что Самохину не сосчитать, не представить. Зато из монолога ее он выносит самое главное: задерживаться дамочка не планирует. Развлекаться с черепушкой будет в каком-то другом, даст бог, очень далеком месте. Вот и хорошо! А то думай, что в рапорте писать.
– А с тобой мы в расчете. – Теперь ведьма смотрит прямо на Мирославу. – Не с тобой, а с ним, с Августом. Он был бы доволен. Я уверена. Скучно мне без него, дитя. Кто бы мог подумать, что неживое может к живому прикипеть.
– Он к тебе тоже… прикипел. – Голос Мирославы такой тихий, что Самохин едва слышит, что она говорит. Он едва, а ведьма отлично.
– Откуда тебе знать? – спрашивает, на мгновение превращаясь в девчонку. Не в деву нездешней красоты, а в самую обыкновенную молодую девчонку. Почти живую.
– Он писал в своем дневнике. Про тебя писал. Про то, как ты ему помогла и вообще…
– Что – вообще? – Девчонка подается вперед с такой стремительностью, что Самохин на всякий случай покрепче сжимает рукоять пистолета.
– Мне кажется, он считал тебя своим другом. – А Мирослава ничего не боится. Наоборот, она делает шаг к той, что только с виду девчонка. – Ты помогла ему… продержаться там, на острове. Он один остался. Один, без своей Евдокии, а ты его поддержала. Что это, если не дружба?
– Дружба? – На лице девчонки появляется растерянная улыбка. – Скажешь тоже!
Она пятится спиной к реке, входит в воду. Не входит, а словно бы вплавляется в нее, становится ее частью. Или оно так и есть на самом деле?
– Пора мне, дитя. Ухожу. Теперь уже насовсем. Ничего больше не держит. Сама себя привязала. Вот этими глупыми человеческими чувствами, которые ты называешь дружбой. Пообещала ему…
– Он считал тебя другом! Август! – говорит Мирослава, подходя к самой кромке воды. – Ты спасла его, когда все-все от него отвернулись. Даже он сам от себя отвернулся.
Девчонка больше ничего не говорит, она продолжает улыбаться, прощально вскидывает руку и уходит под воду. Какое-то время на поверхности затона извиваются серебряные змеи, а потом и их засасывает в черную воронку, которая закручивается неправильно, по часовой стрелке. Наступает звенящая тишина. В тишине этой даже собственное дыхание кажется Самохину непростительно громким.
– Отчалила? – спрашивает он и сам себе отвечает: – Надеюсь, с концами!
Эти двое ничего ему не отвечают, они, взявшись за руки, молча бредут к прибрежным кустам, к спрятанной там спящей девочке Василисе. А Самохин вспоминает вдруг, что из них троих именно он представитель закона.
Воспиталка больше не визжит и не отбивается, кровь из простреленной руки пропитала рукав вязаной кофты, но Самохин видит, что кровотечение уже почти остановилось. Хотелось бы сказать, что до свадьбы заживет. Но какая уж тут свадьба?..
* * *
– Что это было? – спросил Фрост. Он крепко-крепко держал Мирославу за руку, боялся, что она снова что-нибудь такое учудит, а с него на сегодня чудес уже предостаточно.
– Потом. – Мирослава покачала головой. Волосы ее уже успокоились, покорились земному притяжению. Вот такая маленькая радость. – Я тебе потом дам почитать его дневник, Тёмочка.
– Чей дневник? – Как ему нравилось, когда она называла его Тёмочкой!
– Августа Берга. У меня его дневник. Там все разъясняется.
– Разъясняется неразъяснимое?
– Типа того.
Мирослава его уже не слышала, она упала на колени перед неподвижной Василисой, принялась проверять дыхание и считать пульс.
– Все стабильно. Живая. – Фрост и сам уже все посчитал и проверил. Девочка крепко-крепко спала. Наверное, в каком-то смысле это было проявление гуманизма. Со стороны Лисапеты. Или трусости? Задушить спящего ребенка ведь проще, чем того, который смотрит прямо тебе в глаза! – Я не понимаю, почему она!
Никто из них не понимал! Сколько тогда на самом деле было убийц? Сколько этих чертовых Свечных человеков?! Или тогда, тринадцать лет назад, один, а теперь вот другая?! Поехала кукухой, подхватила упавшее знамя и принялась душить детишек?..
Наверное, все эти вопросы были написаны у Фроста на лице, потому что Мирослава пожала плечами, сказала потерянно:
– Я не знаю, Тёмочка. Вообще ничего не понимаю.
– Ничего, – Фрост притянул ее к себе за ворот косухи, поцеловал в губы. Нагло поцеловал, по-хозяйски. – На то, чтобы разбираться и понимать, у нас имеется старший следователь Самохин.
– Конечно, – раздался за их спинами ворчливый голос, – как целоваться, так с Фростом, а как разбираться со всякой чертовщиной, так сразу все валят на Самохина. Девочка как?
– Спит! – ответили они в один голос.
– Значит, действуем так! – Самохин окончательно пришел в себя и начал раздавать команды. – Ты, Артем, бери девочку. Я беру эту нашу… – Он осекся, посмотрел на Лисапету, которую поддерживал под руку. Если бы не поддерживал, она бы точно свалилась на землю. – Ее, короче, беру. И выдвигаемся обратно к усадьбе.
Он поднял лицо к небу, и на лицо его тут же упала крупная дождевая капля, предвестница неминуемого ливня.
– Двигаемся быстро, пока склоны этого чертова оврага не размыло, потом звоним в «Скорую». Пусть осмотрят девочку и эту… – Он снова покосился на ко всему безучастную Лисапету, спросил почти ласково: – Как же вас так угораздило-то, Елизавета Петровна? Вы за что душу дьяволу продали?
Она ничего не ответила, по ее толстым некрасивым щекам катились крупные слезы. Или это были не слезы, а дождевые капли?
Они тронулись с места быстро и слаженно. Хорошая из них получилась команда. Мирослава шла впереди, показывала дорогу. Следом брели Самохин с Лисапетой. Фрост с Василисой на руках замыкал шествие. Была надежда, что из оврага они успеют выбраться до дождя.
– И давайте-ка решим, что мы видели у затона, – вдруг заговорил Самохин.
– Ничего мы не видели, – сказала Мирослава, не оборачиваясь.
– Вы, товарищ следователь, геройски предотвратили очередное преступление, – вторил ей Фрост. – А мы с Мирославой просто болтались у вас под ногами.
– Так уж и геройски?.. – Хмыкнул Самохин. В голосе его было смущение. Какое-то время он молчал, сопел, тащил Лисапету, а потом снова заговорил: – Ну а что мы можем сказать,
