Светочи Тьмы - Татьяна Владимировна Корсакова
С существованием нездешней твари Самохин смирился почти сразу же. Смущало его пока только два факта. Как тварь уничтожать? И что потом написать в рапорте? Эти неразрешимые пока вопросы он поставил в режим ожидания и прицелился в воспиталку. Самохин не собирался убивать эту несчастную. В том, что она несчастна и не в себе, сомнений больше не оставалось. Он не собирался ее убивать, но был готов нейтрализовать в любой момент. Это легко! Но, черт возьми, что делать дальше?! Как нейтрализовать нездешнюю тварь?!
Самохин быстро глянул на Артёма. Тот не сводил взгляда с берега. Во взгляде его было что угодно, кроме удивления. Парень не просто видел нездешнюю тварь, но, пожалуй, даже знал, кто она такая. А Мирослава?
Самохин обернулся и едва не выругался. Мирославы за их спинами не было. Шел спасать одну девочку, а придется спасать уже двоих…
Артём тоже обернулся, на лице его отразилась такая гамма эмоций, что Самохин даже не стал в них разбираться. Мирослава, в отличие от лежащей на мокром песке Василисы, уже не маленькая. Как-нибудь продержится, пока он тут будет разруливать ситуацию. Только бы никуда не влезла, а то с нее станется.
А нездешняя тварь все говорила и говорила, все уговаривала воспиталку и уговаривала. План твари был ясен и понятен. В отличие от мотивов. Воспиталке Весниной надлежало придушить девочку Василису во славу твари. Придушить, залить лицо свечным воском. И что потом?
А потом в Свечной башне должен был воспылать очередной, самый последний Светоч, чтобы местная легенда обрела наконец материальное воплощение. Или не только легенда? Воплотиться, надежно утвердиться в этом мире должна была и нездешняя тварь. Или не такая уж она и нездешняя? Агния Горисветова собственной персоной. Аристократка-меценатка, собирательница талантов и Светочей, судя по всему, та еще гадина…
Ладно, действовать нужно по плану. А план такой! Сначала он нейтрализует воспиталку, а потом будет думать, что делать с тварью. Вот прямо сейчас и пора нейтрализовывать, некуда больше тянуть!
– Гражданка Веснина! – гаркнул он. – Быстро подняли руки вверх и отошли от девочки!
Вздрогнули сразу обе: тварь земная и нездешняя. Земная даже вскрикнула, покачнулась всем своим грузным телом. В руках у нее не было ничего. Да и какое другое нужно орудие убийства с такими-то руками?
– Я сказал, отошла от ребенка!
А сам Самохин наоборот подошел. Выбрался из ивняка, стал так, чтобы воспиталка хорошо видела и его, и пистолет в его руке. Стрелять он собирался лишь в самом крайнем случае, а пока рассчитывал договориться.
Она обернулась, посмотрела на него пустым взглядом. Взгляд этот красноречивее всего остального говорил о том, что «в домике больше никто не живет». Нет, кто-то определенно еще остался, но договориться с ним не получится.
– Доведи дело до конца! – Голос нездешней твари звучал прямо у Самохина в голове. Обращалась она не к нему, а к сумасшедшей воспиталке. – Сделай, что обещала, и я выполню свою часть договора! Прямо сейчас выполню!
– Елизавета Петровна, не делайте глупостей! – Все-таки он решил договариваться. – Поднимите руки вверх так, чтобы я их видел, и отойдите от ребенка!
На мгновение ему почудилось узнавание в ее взгляде, и по-мужски крупные руки начали медленно подниматься вверх. Только на мгновение. А потом вера в человечество и в переговоры рассыпалась как карточный домик. С громким ревом воспиталка бросилась обратно к девочке.
Самохин выстрелил почти в тот же самый момент. Пуля ударила воспиталке в плечо, развернула на сто восемьдесят градусов, отшвырнула от Василисы, впечатала лицом в песок, заглушая дикий звериный вой.
Они бросились к девочке одновременно с Артёмом. Артём оказался чуть быстрее и чуть проворнее. Он подхватил Василису на руки, прижал к себе. Самохин бросил быстрый взгляд сначала на корчащуюся от боли воспиталку, потом поднял и взгляд, и ствол на нездешнюю тварь. Тварь оказалась ближе, чем он себе представлял. Тварь шипела и щерилась, и клубилась гудящей тьмой, готовая напасть.
– Беги! – Заорал Самохин, не глядя на Артёма. Невозможно было отвести взгляд от вот этого… от этой нежити. Невозможно было придумать, чем ее можно взять.
На всякий случай он выстрелил. Выстрелил в тот самый момент, когда тварь, превратившись в яростный клубок тьмы, ринулась на него. Выстрел разорвал тьму на ошметки, словно бы черные кишки раскидал по веткам старых верб. Эпичное зрелище, как сказал бы Артем. Жаль, что хватило этого ненадолго. Ошметки сползали с ветвей на землю, клубились, собирались обратно…
Как она снова так быстро приблизилась?! Самохин не заметил. Кажется, только моргнул, и вот она рядышком: скалится, подмигивает красными огнями глазниц, тянется к нему, словно хочет поцеловать безгубым, гнилым ртом. И вот она уже у него в голове: хихикает и нашептывает, решает за него, как лучше поступить. А поступить нужно вот так…
Рука с пистолетом легче пушинки, она медленно поднимается, ствол упирается в висок, сталь холодит кожу. Единственно правильное решение, если разобраться. Раз – и никаких проблем! Бегать за Артёмом он уже стар. Парня не догнать, девочку не отобрать. А то было бы еще лучше. Детей он никогда не душил. Он вообще никого никогда не душил. Но с чего-то же нужно начинать. Жаль, что не получится догнать. Ничего, Артём как-нибудь сам, своими собственными руками… Он тоже никого не душил… Слабак… А вот он не слабак! Нажать на курок – ему раз плюнуть.
И указательный палец упирается в курок, ощупывает, гладит, примеряется. Сейчас все закончится. Закончилось бы и раньше, если бы не этот назойливый звук. Дзинь-дзинь… одним проволочным перышком о другое. Самохин уже слышал этот звук. Он уже видел эти проволочные ангельские крылья. Крылья видел, а самих ангелов никогда…
Дзинь-дзинь… И с каждым звуком рука с пистолетом тяжелеет, наливается свинцом. И с каждым звуком в голове становится все больше его собственных мыслей: нормальных, человеческих. И с каждым звуком морок спадает, сползает с него ошметками яростно шипящей тьмы. Врешь – не возьмешь! Что ему, старшему следователю Самохину, какая-то нездешняя тварь?!
А за одной нездешней тварью вырастает следующая. Пока еще это лишь силуэт, виднеющийся сквозь нездешний сумрак чужой не-плоти, скрываемый от Самохина этим сумраком. Ненадолго скрываемый…
И с чего он, дурак такой, решил, что это вообще тварь?! Девица красоты нереальной, нездешней, в платьице длинном, но мокром, почти прозрачном. А под платьицем такое тело,
