Бузина, или Сто рассказов про деревню - Дарья Олеговна Гребенщикова
– Это что за тип? Пока я на родной колхоз пыль глотал? Измена? Выходи, – говорит тракторист, – будем сейчас биться. Она сама выберет, или кто останется…
Муж, смотрю, уж и не улыбается даже. Скулы свело и мне, и даже дрожь по телу. А муж мой был не просто красивый, а еще и умный.
– Давай, – говорит, – хоть познакомимся сначала! Я – Дима.
– Я, – протягивает тракторист лапу лопатой, – Коля.
Дима и говорит:
– У меня коньяк!
А Коля отвечает:
– Да и нам не вопрос! Я ж свататься шел! Шампанское!
И пала ночь на реку Медведица. И сидели мы под столом, сколоченном из ворованных заборных досок, и качалась над столом керосиновая лампа, сделанная моим крёстным отцом из Ленкома Юрой Федорковым, и отбрасывала тень на наши лица. Стол был полон, мы пели песни, обнявшись за плечи, а потом пошли плавать, правда, сидя – по причине мелководья, в реку Медведица.
Коля задружился с нами так, что чуть в Москву не уехал. А мы, прикупив в сельпо сервиз на 24 персоны производства Демократической Германии, отбыли в печали домой, и муж скупал у придорожных бабок астры моих любимых цветов – желтые, фиолетовые и розовые…
И запала нам Тверская прям в самую душу… Приехав в Москву, я затосковала. Чуть-чуть. Неожиданно. Те, кто служит или служил в театре, знают, какие это сети… какая мышеловка или, даже сказать, паутина. Не оторваться, как приятно. Супруг мой, тогдашний, Дмитрий, окончил актерский курс Бондарчука во ВГИКе, и снимался, но мало, в эпизодах. Те времена были прекрасные, 90-е годы, полные надежд, потому – живи да радуйся. Переступили мы порог квартиры, отдышались после лестничных штурмов хрущевки, а я пошла ставить разноцветные астры в банку, Мите попалась на глаза копеечная газетка «Рекламное приложение к Вечерней Москве». Издание было очень популярным в пору отсутствия интернета. Там, обведенное красным маминым редакторским карандашом объявление сообщало о «продаже участка на берегу озера для выращивания телят на коллективном подряде». Собственно, телят мы с Димой где-то видели – на рынке и на картинке… Но муж у меня был человеком очень энергичным и буквально тут же отбыл выращивать. Как же мы жили без сотовых! Без машины!
Прибыл он ранним утром, и, дыша на меня туманной сыростью, выдохнул – Данечка! Какие места! Воздушные! – и тут же уснул.
В театре выходной – понедельник, поэтому мы уехали в пятницу. В поезде «Москва-Рига» мне понравилось. Чисто, тепло, чай с заваркой, чистота в WC. Вежливые, но холодные проводницы Рижской бригады. Чистые стаканы, коньяк в вагоне-ресторане. Вот, ровно до станции Старая Торопа все было прекрасно. А вот дальше… Продуваемая ветрами станция, гулкие голоса, извещавшие о прохождении товарного на Москву. Дощатый туалет. И дикая очередь на автобус, шедший в Торопец. Ну, дикая! Как мы туда, в автобус, уложились – не знаю. 21 км тряски, когда во рту чей-то локоть, а на ногах кто-то спит. В Торопце – автостанция, милого цвета испуганного неба, жесткие сиденья, и, снова – дощатый туалет. И – рядом вокзал, и тот перрон, на котором снимали прощание Галкина с Шахворостовой (сериал «По ту сторону волков»). Опять автобус. Теперь уже бабы с сумками, корзинками, с мешками, в которых визжат поросята. Мужики с вонючими мешками, полными шерсти. Дети. Деды. Тётки. Я смотрела на все это, ощущая себя Сенкевичем в Парагвае. Это была АБСОЛЮТНО неизвестная страна. Чужая. Чуждая. Автобус матерился, лузгал семечки, пил лимонад и вино (это у них водку так называют), у шофера пел Кай Метов, затиснутый в кассетный магнитофон и болтались вымпела, обвешанные значками, как собачьи уши – клещами. Я смотрела на Диму и делала страшные глаза.
На остановках, которые водитель совершал по желанию пассажиров, они выходили, курили, справляли нужду, выпускали поросенка попастись, заходили к знакомым, передавали какие-то свертки, забирали мешки. К месту мы добрались к обеду. Нас приютил у себя замечательный человек, светлая память ему и супруге его Валентине, – Николай Михайлович Беляков, председатель совхоза «Борьба». Я, до той поры видевшая деревню только в кинофильмах, была разочарована. Ничего похожего! Небогатая, чистая изба, незнакомый мне быт – ведра с водой, печки, и, неожиданное тепло вот это – печное, обволакивающее, усыпляющее. Дочки тогда были совсем девчонками, умницы, воспитаны строго, и даже полотенца подавали, когда я руки мыла! Мы там чудесно погостили несколько дней, до того момента, как Дима сказал – «Михалыч, продай ты мне участок…» И мы уехали. Потому как Михалыч, в те годы еще не потерявший надежды поднять совхоз, просто спал, и видел тучные стада телят, пасущихся на берегу озера, в деревне Остров. На клятвенные уверения Димы, что он готов жизнь положить на телят, Михалыч лишь покачал головой.
Но Дима был не из тех, кто пасует. Он стал ездить в деревню столь регулярно, что наши, деревенские до сих пор считают его если и не внебрачным сыном, то уж племянником точно. Вывез по зиме и меня. Помывка в бане по-черному, выход на утреннее озеро, будто нарисованное с изяществом японской акварели, пленили меня. Пробираясь в выданных напрокат валенках по сугробам к усадьбе Куропаткина, я влюблялась. Так мы, увидев человека, только обращаем внимание на него, заметив краешком глаза, и вдруг понимаем, что хотим видеть каждый день, каждую минуту… То же случилось и со мной. Председатель был готов продать нам «корпус номер два», «Дом под березами», который теперь пустовал, как и вся усадьба, из которой недавно выселили Дом инвалидов.
Корпус показался нам огромным! Две пустые комнаты с круглыми печками, по 4 окна в каждой половине, пристроенный коридор. Домище 9 на 11 метров – зачем нам? Мы хотели избушку, – так, провести недельку летом, а, в результате, купили целый дом. И не понимали, что мы с ним будем делать.
Пока шло оформление дома, а при умирании социализма это было непросто, мы развлекались в Москве. Я сделала макет нашего будущего дома, в масштабе 1:20, и передвигала в нем какие-то ширмочки, ставила коробочки шкафчиков и прямоугольнички кроваток. Друзья разделяли нашу веселость и покупали удочки в магазине «Охотник». Дима пошел глубже и купил ружье, ибо был воином. Интернационалистом. Охотбилет давал ему право дать прикладом в лоб кабану, посягнувшему на зарытую в огороде картошку. Впрочем, через год из этого ружья чуть не застрелят меня…
Итак, у нас был дом. Дорога занимала совсем немного времени – в 21.30 отходил поезд от тишайшего из московских вокзалов – Рижского, и в 7.15 тебя уже сталкивали на платформу Старой Торопы. Так что к обеду уже можно было наслаждаться, чем хочешь.
Мы наслаждаться не спешили, но тут раздался телефонный звонок. Властный мужской голос назначил мне встречу у первой скамейки на перроне станции «Новые Черемушки». На скамейке голос, прерываемый шумом электропоездов, мне заявил:
– Я председатель целинного совхоза! И мы купили всю эту усадьбу. За зерно. Ты вообще кто? – это он ко мне обратился.
– Я сценограф, – гордо сказала я.
– Это для ча? – мужик недопонял, – техническое чё?
– ХУманитарное, – разъяснила ему, – театральное.
– Ну, мы тебе это… будешь там массовиком у нас… а муж есть?
– Да, – тут я прям раздулась, – он актёр!
– Баян дадим, – мужик просиял, – частушки будет петь.
Вернувшись домой, я выпила рюмку водки и положила вещи мужа в сумку.
– Дима! – я была убедительно строга, – ТЫ хочешь играть на балалайке перед целинниками?
– Упаси Бог, – ответил муж и немедля выехал в Торопец.
Муж Дима был обаятелен, как пионер с плаката. Девушки и женщины влюблялись в него и всячески помогали, например, писать адреса на конвертах или открывать счёт в банке. Не могли ему отказать! Председатель держался до последнего. Прямо, трактор «Владимирец» какой-то.
– Ты пойми, – говорил он Димке в длинные часы перекура на крыльце, – пойми! Нет у меня земли! Нет! Все под огородами! Под покосом! Под картошкой…
– Дай земли, Михалыч, – нудел Димка, – ты ж понимаешь… надо – зарез…
– Не дам!
– Дай!
– Не дам!
– Ну, тогда я у тебя жить буду, – отрезал Димка. Мне
