Бузина, или Сто рассказов про деревню - Дарья Олеговна Гребенщикова
Председатель, вспомнив, что дочери растут и хорошеют, прямо на глазах, дал нам участок.
– Но учти! – Михалыч взял счёты и положил на стол, – даю тебе огород Архипыча. Поить ты его теперь будешь – всю жисть. Запомни, – и он отщёлкнул костяшку, – на том поле песок. Расти ни хрена не будет, но Архипыч удавится, – вторая костяшка прилипла к первой, – у него дочка пьет. Внучка. Жучка. Баба пьет. Сват пьет. Сосед. Баба соседа. Поить будешь всех.
К концу списка пайщиков все костяшки переехали на другую сторону.
– Но это что. – Михалыч вздохнул. – Ты и сам запьешь. Так и знай. Края у нас такие. Песок, понимаешь…
После совершения купчей мы оказались владельцами огромной избы, у которой сгнили нижние венцы, а участок, выгрызенный из Архипыча, являл собой чистый пляж, поросший осотом и полынью. Во всей наготе встал вопрос – куда дом-то ставить будем? Я хотела прямо к озеру, чтобы с утра – в воду. Ну, или в прорубь. Тогда свирепствовали всякие БТИ – и у них везде какие-то линии шли, и они чего-то там чертили в воздухе, и дом встал, так уж, по их велению. То есть, он не встал. Кто его поднимет?
Раньше, в СССР, были люди, которые назывались шабашниками. Они ходили по Руси, или еще где, и шабашили. Возьмутся за что – и, шабаш, говорят. То есть – всё. Дальше – сами. Ну, наши были с Белой Церкви, потому что Украина тогда была с нами. Звали их Вовчик Заяц, Вовчик Глечик, Сергунька Коченко и Вовчик Помазан. Мы имена сократили, звали так, как получится.
Бригадиром был Заяц, он из местных. Потом он женился в Казахстане, который тоже тогда был с нами. А потом развелся. И сколотил бригаду. Сначала они тырили консервные крышки. Помните, по 3 копейки? Банки закручивать с помидорами? Во-во… а в сезон они шли! На эти деньги люди тогда могли бы Волгу купить – а нельзя было… Поэтому шабашили, чтобы от крышек до крышек им было весело.
Ранним майским полднем Вовчики и Серега с одной стороны, Дима и я, – с другой, ударив друг друга по рукам, вбили колышки в зыбкую песчаную почву. Колышки тут же упали. Тогда заложили камни по углам и еще раз дали по рукам. Вовчики сказали – к 9 мая все будет, прям как в День Победы.
Ну, мы не дураки, 10-го приехали. Спасибо, что Михалыч приютил нас, хотя и без лишней радости, на пару десятков дней. Бригада объясняла простои традиционно – отсутствием строй и прочих материалов. Все нужно было воровать. Традиционно. Причем было то, что украсть не представлялось возможным, – как, к примеру, шифер. Снять его с чьего-либо дома было неловко и заметно глазу. Решили снять с зерносклада. Доски воровали ночью, переправляя их на лодке. Я страшно веселилась, потому, как в Ленкоме мы так не развлекались. Светила луна, а мы продирались в старую усадьбу, разбирали полы в пристройке, так сама усадьба еще была жилой.
Убедившись, что дом пронумерован, разобран, и готов к перевозке и сборке, еще раз бахнули на брудершафт, и назначили время – на Казанскую, на летнюю.
– Вот, мля будем, – сказали Вовчики, – стоять будет уже в июне. Но в июле железно можно прям жить и радоваться.
И мы поехали в Москву – вещи собирать…
Пока ты молод – всё шутка. И вся жизнь – впереди. Все можно переписать набело. Но это только так кажется. Приобретение дома для летних полежалок в стогу сена, для купанья под луной или поедания шашлычков под коньячок – мысль верная по сути, но вредная и опасная. Ты думаешь так – вот, будет домик, при нем… ну, цветочки там, лужочек?! И никаких огородов! Садов! Коров! Разве что петрушка? И чуть морковки, пожалуй. Но – никаких кустов! варенья! Хочешь ягоду – иди в лес. И всех этих бань, сараев, не надо! Так – дом-палатка, зашел – вышел. Раскладушка, крынка с молоком, полевые цветы на окне. Ветер занавеску колышет, а ты сидишь на скамеечке и «Идиота» читаешь. Хрена с два! Не верьте тому, кто это вам скажет! Вы будете всю оставшуюся жизнь менять полы, перекрывать крышу, строить теплицы и парники, копать, матерясь, огород. Вы дойдете до того, что будете сажать картошку! Варить варенье. Солить огурцы. Вы разведете кур, которые будут гадить вам на веранду, и выкапывать дорогие и редкие цветы. Покупка гофрированного шланга и насадки для веерного полива станет для вас праздником. Вы будете судиться с соседями, чья яблоня роняет свои червивые плоды на ваш сортир, а соседи будут поливать креозотом прущую на них малину. У вас не будет денег – дом сожрёт всё! Вы будете копать колодцы. Выкладывать мозаикой дорожки. Снег будет ломать крышу, а солнце выбелит ваш сайдинг. Печи, сложенные молдаванами из Таджикистана, распадутся до того, как печники получат свои деньги. С вас будут драть деньги – за дрова. Рыбу. Молоко. Мясо. Потому, что вы – москвич. О, Боже… меня же предупреждали – именно так, я и живу в деревне уже 30 лет. Дрова вот привезли, простите.
Вернувшись из деревни к концу мая, мы сели на душной прокуренной нами же кухне, и муж сказал:
– Слушай, а если дом всё-таки перенесут, давай поедем туда ЖИТЬ?
– Давай, – ответила я, не думая о последствиях, – там озеро…
В Ленкоме меня не поняли. То есть поняли, но решили, что эта одна из моих дурацких шуток. Правда, когда я начала брать продуктовые заказы и забивать гречкой и консервами шкаф, коллеги задумались. Когда я купила 4 венских стула по случаю – замолчали. А уж покупка квасной цистерны убедила всех в серьезности наших с Димой намерений. 90-е, как известно, были годами становления капитализма, потому основной упор мы сделали на сахар. Сахар – это в России соль и спички. Из него можно сделать все, даже порох. Сердобольные друзья дарили нам тарелки, полотенца и кастрюли. Мы брали все. Комната стала напоминать склад боеприпасов. Коробки, чётко подписанные мною, несли на себе суровые надписи «Не бросать. Стекло! Вверх!» или «Консервы. Суп пакет. Сайра». Высились коробки со стиральными порошками, простынями и полотенцами в китайскую розу. Звякали обернутые в газетную бумагу чашки в горох, увязанные веревками стопки книг а-ля студент-разночинец занимали кладовку.
Предстояло самое трудное – разговор с начальством…
Шеф мой, человек совершенно потрясающий, Александр Аркадьевич Иванов, заведующий постановочной частью Ленкома, а это, в ту пору, на секундочку, 62 человека, из них – 17 выпускников Школы-студии МХАТ, отмахнулся от меня.
– Гребенщикова? Ты на что намекаешь? Зарплату прибавить? Прибавим. В начале сезона. Всё. Иди, работай. Гастроли предстоят, зарубежные! Задумайся! Да, и это… хватит трепать про деревню, ты же серьезная девица! У тебя сейчас спектакль в Куйбышеве, у Монастырского…
– А вы откуда знаете? Я же в выходные ездила?
– Оттуда. Можешь неделю взять. За мой счёт.
Первый тайм я проиграла.
Если шеф принял мои угрозы уехать в деревню за обычную девичью шутку, то Магистр Ордена Ленинской Комедии, как иногда называли за глаза Марка Анатольевича Захарова, принял мои планы всерьез – ибо режиссеры понимают и женщин тоже… Наша постановочная часть располагалась под крышей бывшего Купеческого клуба, в котором, после выступления Ленина с мудрым предложением «Учиться, учиться и учиться» разместился Театр Комсомола. Ленинского, конечно. От Ленина осталась в наследство картина маслом, занимавшая полстены. Картину деликатно смещали с центральной позиции, которую она занимала в фойе театра на задворки, туда, куда и солнечный свет редко падал. Дабы зритель, пришедший на революционное во всех отношениях зрелище, немного охладился, видя небольшого человечка с бородкой и лукавым монгольским прищуром. Вообще, Купеческий клуб принимал у себя даже анархистов с горным пулеметом, Дом Политпросвещения, целевые спектакли, а ныне фитнесс и прочие рестораны на радость участвующих.
Разговор с Марком Анатольевичем состоялся трижды.
– Дарья Олеговна, – Марк Анатольевич по имени-отчеству обращался ко всем, даже к детям, – вы когда-нибудь жили в деревне?
– Нет, – я не смогла соврать, – никогда.
– Я бы вас понял, если бы вы решили
