Жена без срока годности - Ольга Горышина
— Андрей, что тебе надо? — уже не могла я смотреть на него без улыбки, хоть и тусклой, и горькой.
— Я устал от одиночества, Марина, — не изменил он позы, не поменял направление взгляда, от которого устала я. — Я не буду перед тобой рисоваться. Не знаю, сколько мне осталось, но мне хочется пожить… Прожить, — чуть кашлянул Андрей, точно бред забил ему горло. — С тобой.
— В одностороннем порядке. Ты не спросил, на что я планирую потратить ближайшие четырнадцать лет?
— Марина, у тебя нет никаких планов. Мы можем разработать их вместе. Я уверен, что ты долго обдумывала свой развод, второй. И я не думаю, что за год что-то настолько кардинально могло поменяться, что тебе снова захотелось за него замуж. А за двадцать лет — может, поверь. Почему ты не желаешь познакомиться со мной?
Я не знала ответа. Сказать, что он не вызывает у меня былых чувств — соврать. Он и раньше ничего не вызывал, кроме… Жалости, наверное. Я думала, наивная, что как-то несправедливо, что такой симпатичный парень на поверку выходил болван болваном, и я взяла над ним шефство. Что, нельзя было этого делать? Но это я в комсомол не успела вступить, а пионером целых четыре года проходила. И в школе нам в нагрузку давали двоечников.
— А чем ты меня можешь заинтересовать? Не что ты можешь мне предложить, предложить ты мне ничего не можешь… В финансовом плане, потому что на данный момент я чувствую себя достаточно упакованной. В моральном… Хотя нет, — скривилась я. — Это тоже неважно, мораль для нищих. Способен ли ты трахать мозги в изощренной форме?
Мой вопрос загнал Андрея в тупик своей тупостью. Смотрит и молчит.
— Сказать, зачем я я тебе позвонила? Мне действительно нужна твоя помощь, но не с паспортом. Мне нужно вывезти в Штаты больного ребенка. Там его ждет принимающая сторона. Мы его… Ее здесь удочерим, а там я уже разберусь, как передать права на нее американской паре. Ты прописываешь меня, показываешь свой доход, мы рассказываем органам опеки, что уже успешно вырастили сына. Затем втроем летим в Израиль, где ты оформляешь в российском консульстве доверенность на меня. Я тем временем в американском делаю ей гостевую визу. И все… Наши пути расходятся. Мне нужно это провернуть как можно быстрее. Девочке необходимо лечение, а мне нужно выходить на работу. Согласен?
— Ты совсем дура, что ли? — наконец-то изменил он позу и откинулся на спинку стула.
— Не поверят? — улыбнулась я змеиной улыбкой. — Поверят, обещаю. Заплатишь, и суд быстро соберут. Тут тоже они должны по-человечески подойти и быстрее выпустить нас в Израиль. Ты еще свои счета из израильской клиники можешь предоставить в качестве доказательства того, что ты знаком с израильской медициной и доверяешь в плане здоровья исключительно жидам. Ну?
— Ты ненормальная? — подкорректировал он немного свой посыл в мой адрес.
Я взяла стул и села напротив, водрузила локти на стол.
— Андрей, я очень даже серьезно говорю сейчас. Ребенок болен, тут он никому не нужен, а там его ждет обеспеченная американская семья и шанс на жизнь. От тебя требуется только юридическая помощь и поездка в Израиль. Все. Ты никогда не обманывал государство? — спросила уже с вызовом. — Может, это действительно пример настоящей лжи во спасение. Хотя мы даже не лжем. Мы женаты по закону Российской Федерации. Все честно.
Андрей скривился. Что, правда, сказанная мной, так сильно разнится с тем, что он талдычит мне которой день — что мы по-прежнему женаты?
— Американцы никогда бы тебя о таком не попросили. Не пудри мне мозги, Мариночка. Думаешь, поверю и сбегу? Ты от меня не избавишься. Так просто.
— А сложно избавиться получится? — я выдержала паузу и, когда Андрей ей не воспользовался, продолжила: — Я говорю правду. Мои знакомые хотят спасти девочку. Моя дочь занимается больными детьми и нашла о ней всю информацию. Пожалуйста, сделай благое дело и спаси ребенка. И это тебе зачтется, там.
— Не спешите нас хоронить, у нас еще здесь дела… — пропел Андрей себе под нос.
— Не юродствуй, — сжала я губы.
— Отчего же… С тобой не жизнь, а песня… Ну что же ты моим цветам совсем не рада… О, сколько раз я сам себе твердил: не надо ей цветы дарить…
— “Белые розы” из каждого матюгальника, помню… Я тут на Невском их рок-вариант от молодежи услышала. Прямо классика стала. Визитная карточка Питера…
— Ты сейчас серьезно говоришь?
— Про “Ласковый май”? — не изменилась я в лице, хотя бы надеялась на это.
— Про ребенка?
Лицо у Андрее впервые стало серьезным, морщины жесткими, виски более контрастными.
— Да, Андрей. Это не шутка. Было бы прекрасно, если бы мы сумели провернуть это благое дело.
— Аферу…
— Называй, как хочешь.
— А если тебя кинут? Что ты с больным ребенком будешь делать?
— С чего это меня должны кинуть? Я знаю этих людей всю жизнь.
— Кидают обычно люди, от которых ожидаешь это меньше всего.
— Я в этом человеке уверена, как в самой себе.
— Ты решила взять больного ребенка?
Я не отвела взгляд, он только сделался более жестким.
— Нет, это не для меня. Я на такое не способна.
— Тогда тем более не делай этого, потому что если тебя кинут, ты останешься с инвалидом на руках против своей воли.
— Мы останемся. Ты этого боишься?
— Нет. Ты останешься, — подчеркнул Андрей грубым тоном.
— Ну так какое твое дело? Какое тебе дело до меня? Я понесу свой крест, как несла все эти годы. Какое твое дело, спрашиваю? Пожалуйста, помоги вывезти девочку. Ее Машей зовут.
— Прости, — не опустил он глаз. — Я не могу на такое подписаться.
— Ты ни на что не подписываешься…
— Нет, там будет стоять моя подпись, и я не смогу оставить тебя одну с больным ребенком.
— Со здоровым смог…
— Хватит! — Андрей резко поднялся, дошел до арки, ведущей из кухни в салон, и схватился за нее руками, распяв себя в воздухе. — Я не бросал тебя. Ты сделала все, чтобы мне некуда было вернуться…
— Ну да…
Он обернулся и держался теперь за стену только одной рукой.
— Даже если я сделал ошибку в двадцать пять, это не значит, что я повторю ее в сорок пять. Если я подпишу с тобой хоть какое соглашение, я буду его выполнять.
— То есть повесишь на меня ребенка, не сделав мне в Израиле доверенность? Так изволь тебя понимать?
Взгляды встретились. Да они, кажется, и не разлучались никогда. Так мы смотрели
