Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»
– Не смеши людей! —оборвала подругу Зина. – Никакой Советской власти отродясь не было. Была власть Кремлевской, такой и осталась (немножко прояснилось!). Только тот Кремль нашими лимончиками не брезговал, а нонешние правители к авокадам да фуа-грам в своих заморских владениях привыкли.
– Фуа гра – это гусиная печенка, приготовленная особым способом, – грустно и совсем без насмешки сказала Люся. – А лимоны все равно вымерзнут, если продолжатся веерные отключения.
Последний генератор на ладан дышит, да он и не рассчитан на стационарный обогрев теплиц. Можно, конечно, печурки установить, но где столько дров взять?
– У них и лимоны вымерзнут, и гуси передохнут, а главное для них – это нас поскорее извести, – неожиданно поддержал теток сторож, обычно имевший особое мнение.
– Да что ты такое мелешь, Федя? – всплеснула руками Нюра. – Как же можно без людей-то? А кто на них работать будет?
– Точно говорю, – мрачно изрек сторож. – По телевизору слышал, что этот, толстомордый, чей дед детские книжки пишет – знаю, сам внучке покупал! – так вот он сказал, что надо пример брать с Моисея Ветхозаветного, который сорок лет водил свой народ по пустыне, пока все не перемерли. Ну, а кто выжил, те на него, конечно, работать стали. А наши Моисеи рабов с окраин завезут. Там с работой еще хуже, чем у нас. За кормежку работать рады. Вот и председатель гагаузов нанял, чтобы лимоны корчевать. Наши-то мужики отказались. Я сказал, что спину ломит, Михаил обматерил председателя, сел на трактор и уехал навоз возить, а Петька с Митькой с вечера пьяные лежат. Зойка сказала, что грибами отравились.
– А председатель? – подняла заплаканные глаза Нюра.
– А что председатель? – вопросом на вопрос ответил сторож. – Сказал, что ему тоже жалко лимоны рубить, но теперь, когда Рыжего Мерзавца посадили на электричество, иного выхода нет. Электричество будет строго лимитировано, так что не до жиру – быть бы живу.
– А ты не спросил, зачем он тогда шмелей завозил? – зло спросила Люся. Сторож промолчал, и Люся ехидно добавила: – А то давайте в лес их выпустим. Новую породу выведем – шмель лесной, морозо-стойкий.
Я сидел на цветке, оглушенный известием. В лесу, конечно, есть чем поживиться, да и убежище найти нетрудно, но сколько можно продержаться под этими серыми, вечно плачущими небесами, я, по правде говоря, не представлял.
Тревоги мои развеял сторож.
– Глупые вы, бабы, – взял он свой излюбленный тон. – Благодаря Шмулевичам можно и денег сэкономить и часть теплиц сохранить. Если будут урезать в электричестве, как в прошлую зиму, для
полноценного обогрева хватит от силы на три теплицы. А по расчетам евреев, Валентин говорил, одна теплица, опыленная ихними шмелями, дает урожая как три, а то и пять. Вот лишние и выкорчуют. От лимонов да роз все равно проку никакого, потому что рынок затоварен. Кремль-то, сами видите, не больно до нашей продукции охоч.
– Как, и розы вырубят? – хором выдохнули тепличницы.
– А на что они нужны? – взвился сторож, хотя было видно, что и ему жалко и лимонов, и роз. – На дороге стоять будете, с ведрами? Так никто вам не даст. Это раньше к 8-му Марта – все с мимозами, а у нас – тюльпаны передовикам производства! К Маю, к Дню Победы – гвоздику вынь да положь, а про ноябрьские и говорить нечего – каждый пионер с нашими цветочками на трибуне стоял, а теперь этого добра круглый год навалом.
– Но ведь привозные розы не пахнут совсем! – жалобно проговорила Люся.
– Голландские еще ничего, похожи на натуральные, – грустно вздохнула Зина, – а колумбийские – ну, чисто из папье-маше.
В этот миг я почувствовал, что по стволу дерева, на котором я сидел, прошла легкая дрожь. Цветок судорожно дернулся, норовя закрыться. Из соседней теплицы налетела волна страха, а следом донеслись мужские голоса. Все напряженно замерли, вслушиваясь в глухую речь.
– Не по-нашему, что ли, лопочут? – пожала плечами Зина. – Басурманы валят со всех сторон.
– Басурманам тоже есть охота, – вздохнула Нюра. – От хорошей жизни никто не поедет за три моря киселя хлебать.
– Говорю я вам, гагаузов наняли, из Молдавии они, – буркнул сторож.
– Так молдаване вроде крещеные и говорят по-нашему, а эти – ну чисто турки, – упорствовала Зина, буквально прижавшись лицом к стеклу теплицы.
– Ладно тебе, заладила: «чисто турки, чисто папье-маше». Твое дело следить, чтобы в теплице чисто было, а ты в политику лезешь. Не наше это дело. Пойду я, а то председатель зайдет, а я с вами лясы точу, сказавшись больным. Спиртом, что ли, растереться, а то и правда кости ломит, да и на душе муторно. – Кряхтя, старик поднялся с ящика и поплелся к двери, припадая сразу на обе ноги.
– Ой, мне тоже в спину вступило, и под лопаткой отдает, – с посеревшим лицом из-за деревьев вынырнула Зина.
Товарки усадили ее на ящик, с которого только что поднялся сторож, и затрещали:
– Ну что они там? Рубить пришли? А топоры с собой? А может, лопаты? Там половину выкопать можно и пересадить.
– С бензопилами они, – только и успела сказать Зина, как слова ее заглушил омерзительный вой пилы.
Голосов больше не было слышно, но я и так понял, что гагаузам вовсе не хочется выполнять эту гнусную работу. Более того, они совсем не благодарны нанявшим их людям. А в глубине души они их просто ненавидят.
Пила, взвизгнув, затихла, и густой бас, выругавшись, сказал:
– У них что, и бензина нет? Пила-то незаправленная.
Второй, молодой голос, ответил:
– А моя вроде в порядке. Сбегать за бензином?
– Ладно, сиди пока, – ответил бас. – Торопиться некуда. Нас поденно наняли, а тут работы на полтора часа.
Отбросив в сторону пилы, они пошли вдоль теплицы, осматривая деревца, застывшие в глухом ужасе.
– Мало того, что у нас виноградники вырубили, так все неймется, теперь за свое принялись, – гудел бас. – Ничего святого за душой. Моя у здешнего олигарха служит, так он такие деревья за доллары покупает, чтобы в зале в кадках держать для освежения воздуха. А эти под пилу пускают. Голь перекатная. Не имели ничего и иметь не будут.
– Так, может, и нам к твоему олигарху подкатить? Так сказать, с подарунком. За полцены отдадим, деревца-то молодые, – ответил молодой голос. – Или ему импортные подавай?
– Разберемся, – прогудел бас. – Пометь пока, которые сгодятся. А я выборочную рубку сделаю.
Потом прозвучало самое древнее из известных мне заклинаний: «Чтоб им пусто было», заглушенное визгом пилы.
Заклинание начало действовать немедленно. Зина ойкнула и схватилась за сердце, а моя апельсиновая роща вздрогнула и замерла. Лимоны обреченно ждали конца и, трепеща каждым своим листиком, посылали нам свои последние приветы. Я чуял, что наша кормовая база тоже пропадает. Апельсины, в ужасе от происходящего за стенкой, просто отказывались жить. Они закрыли свои цветочки, а на листиках проступила испарина, но это была не живительная роса, которой они питаются, а то, что у людей называется «слезы».
Первой заметила неладное Нюра.
– Девки, гляньте-ка, апельсины плачут.
Люся подняла глаза от кружки, в которую она капала пахучее лекарство для Зины, и молча кивнула.
Досчитав до шестнадцати, она отдала кружку Зине и, потрогав листик, горько сказала:
– Заплачешь тут, когда кругом людоеды беснуются.
– Да, каждый ноне норовит другого закопать, – вздохнула Нюра. – Свои обиды друг на дружке вымещают. Но им-то что? – и она погладила ствол плачущего дерева.
– Как что? – взорвалась Люся, сама чуть не плача. – За стенкой резня идет, а ты говоришь, им-то что!
– Ты думаешь, они чуют? – спросила хриплым голосом Зина.
– Молчи, тебе нельзя говорить. У тебя, наверное, криз. Губы посинели и пульс неровный, – строго сказала Люся. – Приляг пока на телогрейку, а я побегу, «скорую» вызову.
«Скорая» оказалась вовсе не скорой, а очень медленной машиной, и когда она приехала, над Зиной уже колдовала медсестра, за которой успели сбегать в деревню. Медсестра первым делом приказала открыть форточки. И это было правильно, потому что решившие умереть деревья источали такой одуряющий аромат, что и у здорового человека могла закружиться голова.
– Так шмели ведь повылетают, – слабо возразила Зина.
– Нашла о чем печалиться! У самой душа едва не отлетела, – сказала, как отрезала, медсестра, обильно втирая Зине в руку спирт, чтобы потом уколоть ее длинной иглой, через которую в больного вливают лекарство. Так же, между прочим, поступают и в Палестине, только без спирта. У нас в кибуце был медпункт, так Эдю не раз кололи в нем иголками, когда у него болели перетренированные мышцы. Правда, врачи не верили Эде, что это у него от тренировок, но все равно лечили, потому что у врачей такая доля – лечить всех: и дураков, и лгунов, и даже, говорят, врагов.
А вот на Руси самым действенным лекарством считается спирт. Его принимают внутрь, им растираются, им пропитывают компрессы, самый едкий и летучий, нашатырный спирт, дают понюхать, кроме того, на спирту делают сладчайшие ароматные настойки, которые все очень любят, но от которых можно и умереть. Я попробовал раз, прельстившись запахом спелой вишни, а потом валялся обессиленный на спине, не надеясь вернуться к активной жизни. С тех пор зарекся пробовать яства с человеческого стола. Но это было позже, когда я, по счастливой случайности, обрел собственный дом с садом и замечательными хозяевами.
