Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»
А вот на Руси самым действенным лекарством считается спирт. Его принимают внутрь, им растираются, им пропитывают компрессы, самый едкий и летучий, нашатырный спирт, дают понюхать, кроме того, на спирту делают сладчайшие ароматные настойки, которые все очень любят, но от которых можно и умереть. Я попробовал раз, прельстившись запахом спелой вишни, а потом валялся обессиленный на спине, не надеясь вернуться к активной жизни. С тех пор зарекся пробовать яства с человеческого стола. Но это было позже, когда я, по счастливой случайности, обрел собственный дом с садом и замечательными хозяевами.
А пока я наблюдал, как наконец-то прибывшие врачи склонились над Зиной, решительно отстранив медсестру и Люсю, а Зина улыбалась им порозовевшими губами. Врачи ничего делать не стали, сказав, что первая помощь оказана очень квалифицированно, но работать в таком аду они не могут. Медсестра, довольная похвалой, побежала в соседнюю теплицу, где громко обругала гагаузов, и те моментально выключили свою адскую машину.
Больше они ее не включали, но врачи все равно работать не стали, а забрали Зину с собой, хоть та и сопротивлялась, бормоча, что не на кого оставить детей. А вот гагаузы работу свою доделали. Правда, уже ночью, когда теплицы охранял один лишь пес. А сторож тем временем лечился спиртом.
Пес Верный был не робкого десятка. Он зашелся в неистовом лае, когда к теплицам подъехала фура, и из нее выскочили гагаузы с лопатами. Но и те были – парни не промах. Они пришли с подарком. Тот, что говорил басом, вытащил кость, сильно пахнущую кровью, и бросил ее в темноту. Верный заметался внутренне, не зная, бежать ли ему за костью, или выполнять служебный долг. Тут из машины выскочил еще один, высокий и белобрысый, которого Верный, судя по всему, знал. Белобрысый присел возле пса на корточки и сказал насмешливо:
– Ну, Верный, ты и дурак! Один стоишь на страже совхозного добра. Брось, дружок! Никто твоих стараний не оценит. Все равно все пропадом пропадет, а мы хоть бабок срубим.
Верный сильно смутился, ткнул парню морду в ладонь и, похоже, лизнул ее, вместо того, чтобы укусить, обидевшись на насмешку. Правда, его не только дураком, но и дружком назвали, да еще и свежую косточку поднесли. Тут задумаешься. И пес выбрал верный путь, наверное, поэтому его и звали Верным. Сбегал за костью и принялся ее грызть, равнодушный, как баран из монастырского сада.
Гагаузы взялись за дело, и к рассвету их фура была доверху завалена молодыми деревцами. Верный тявкнул пару раз вслед отъезжающей машине и побрел в сторожку, поскольку опять начинался дождь. От косточки остался только запах.
А я с тревогой думал: действительно ли гагаузы поехали рубить несчастных бабок, чтобы закопать их потом в землю, как говорила Нюра, или это такая шутка, понятная лишь тем, кто родился на Руси. Здесь слова часто обозначают не то, что кажется непосвященному. А реакции и поступки гиперборейцев – кстати, я почти сразу понял, что на Руси живут именно гиперборейцы, – вообще непредсказуемы.
Так, председатель вместо того, чтобы наказать Верного за нерадивую службу, обругал почему-то трудолюбивых гагаузов. Почему, мол, они не вывезли и срубленные деревца вместе с выкопанными. Будто не понимал, что дерево без корней уже ни на что не пригодно. А главное, к чему ругаться, когда гагаузов уже и след простыл? Потом без всякой связи закричал на всю теплицу:
– Ну, как тут моим Шмулевичам живется?
А как может житься шмелям на умирающих деревьях? За ночь листья наших кормильцев пожухли и свернулись в трубочки. Нектар еще сочился, но нам его не хотелось. Оставалось надеяться на Нюрин мед. Наконец председатель заметил неладное и крикнул раздраженно, крутя в руках поникшую ветку:
– Что с лимонами-то творится? Листья вянут, цветки осыпаются. Где вы все запропастились? Зина, Люся! Может, вы их не поливаете?
– Николай Иванович! Это апельсины! – выскочила из-за деревьев Люся. – Им полив излишний вредит, особенно в такую сырую погоду. А Зина заболела.
Тут и Нюра приковыляла с дальнего конца теплицы.
– Здрасьте, Николай Иванович. Это ж наша гордость – апельсины, за селекцию которых мы, – помните? – медаль получили!
– Кхе-кхе-кхе… – закашлялся председатель. – Тем более недопустимо небрежение… Кхе-кхе, они явно болеют. Кхе-кхе-кхе…
Люся неожиданно подскочила к председателю и принялась колотить его кулачком в спину, но тот вовсе не обиделся и сдачи не дал.
– Хватит, уже все прошло, это аллергическое. Мать в детстве лимонами с медом перекормила, – миролюбиво молвил он. – А шмели? Где плоды их трудов? Почему цветки осыпаются, не дав завязи? Может, с удобрениями переборщили?
– Какие удобрения, Николай Иванович? – дерзко заявила Люся. – Откуда их взять? Удобрения еще в прошлом году кончились. Вы что, забыли?
Председатель снова закашлялся, а Нюра сделала страшное лицо и дернула Люсю за рукав.
– Шмели трудились вовсю, – робким голосом проговорила она, как бы извиняясь и за Люсю, и за нас. – А листья скукожились и цвет стал опадать, когда гагаузы начали лимоны вырубать.
– Что за чушь?! – отшатнулся председатель, словно опасаясь, что работницы снова примутся его бить. – А где остальные? Где Зинаида, тьфу ты, забыл, что она болеет, а Федор где?
– Так они вчера еще захворали, когда гагаузы-то пришли… – пыталась объясниться Нюра, но председатель перебил ее:
– Дались вам эти гагаузы. Сами работать не хотите, так хотя бы за пришлыми проследили. Устроили чистый лесоповал. Они что, убрать за собой не могли? Как Мамай прошелся. А запах какой удушающий!
– Да мы думали, они еще вернутся, – совсем растерянно проговорила Нюра. – Приходим утром – теплица нараспашку…
– Вы что, уходите, теплицу не заперев? – вконец разозлился председатель. – Так у вас все шмели разлетятся. А может, уже разлетелись? Что вы мне тут зубы-то заговариваете!
Было видно, что ему надоело чувствовать себя виноватым и очень хочется во всем обвинить других. Но Люсю было не унять.
– Мы всегда запираем. Речь идет о соседней теплице, где работали гастарбайтеры, – с вызовом сказала она. – Видать, у них, за границей, нет воровства, вот они и оставили двери настежь, предварительно забрав все, что можно пересадить. Торопились, когда грузили, вот и намусорили.
На дерзкий выпад молодой работницы последовал неожиданный ответ. Председатель расхохотался.
– Ну, молодцы! – просиял он лицом. – Вот это подход к делу! Неужто на рынок повезут? Не к себе же домой! У нас-то всего навалом, вот и не бережем ничего. Ладно, придут рассчитываться, я им ничего не заплачу. Скажу, вы уже натурой свое получили!
Повеселели и мои добрые попечительницы. Чтобы снять с них всякие подозрения в ненадлежащем уходе за плантацией, я победно прожужжал над самым ухом председателя.
Тот обрадовался мне как старому другу:
– Явился – не запылился! Ну, что за красавец! А где твои братья Шмулевичи?
Люся дернулась было, чтобы что-то сказать, но председатель жестом остановил ее.
– Помолчи, Людмила. Шмелей оставляю под твою личную ответственность. Я в Германию на пару недель еду, по обмену опытом. Вернусь – проверю. И чтобы цитрусовые в порядок привели. Кто его знает, может, они действительно шок испытали. Подпитайте старым навозом, слава Богу, этого добра пока хватает.
– А больше рубок не будет? – осторожно спросила Люся. – Бригадир сказал, что электричества на две-три теплицы хватит, а под свободную землю можно инвестора найти.
– Разные есть мнения, – уклончиво молвил председатель. – А Валентин пусть не умничает. Я его как назначил бригадиром, так и смещу, – и, помолчав, добавил: – Мы можем хоть все тут посносить и порубить, а земля от этого свободной не станет. А потом и нам голову снесут.
Последняя фраза оказалась пророческой, но из всех нас это почувствовала одна Нюра. Она перекрестилась и сказала:
– Бог даст, не заморозим наших Шмулевичей…
В том, что она назвала нас Шмулевичами, было даже нечто уважительно-заискивающее.
– Не боись, Нюра, – с деланной бодростью ответил председатель. – Живы будем, не помрем. Я не толстокожее ваших апельсинов. Самому тошно было, когда гагаузов в теплицы посылал. Ничего. Прошлую зиму пережили, и эту переживем. Если, конечно, Рыжий Мерзавец опять тарифы не поднимет. Да ладно, может, в Германии инвестора стоящего найду, а не из наших жуликов. Зря я от немецкого в школе отлынивал, да и в институте не больно жаловал. Хоть переводчиков нанимай.
Приняв решение прекратить экзекуцию цитрусовых и роз, председатель заметно повеселел и даже помолодел. По-мальчишески хлопнув себя по лбу, как делают, приветствуя особо удачную мысль, он обернулся к Люсе:
– Слушай, Люд, а почему бы тебе в Мориса Тореза не поступить? Будешь при мне переводчицей.
– Я бы с удовольствием, – зарделась Люся. – В школе у меня пятерка по английскому была, и аттестат без единой тройки, да, боюсь, теперь в институте платить надо.
