Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»
Надежда Ивановна работала с такими авторами, как Л.Н. Гумилев, Г.М. Богард-Левин, Б.А. Рыбаков, В.И. Уколова, готовила к изданию беседы с Бахтиным, что и сформировало во многом круг ее литературных интересов. Долгие беседы со Львом Николаевичем Гумилевым заставили задуматься о сложных взаимоотношениях этносов и их исторической судьбе.
Издание трудов западных историков и философов, таких как А.Дж. Тойнби, Хёйзинга, Дж. Франкл, натолкнуло на мысль шире ознакомить читающую публику с мировой мифологией, во многом (наряду с религией) определившей культурную основу нашей цивилизации. Так родился замысел «Небесной вертикали» (новая интерпретация мифа). Книга увидела свет в 2007 г.
По семейным обстоятельствам в эти годы Надежде Ивановне часто приходилось бывать в Одессе, где в 2012 г. вышла книга «Все, что они знают про нас, да не могут сказать» («Мир людей глазами животных»). В Москве переиздана в 2013 под названием «Когда мы были…» (издание дополненное и переработанное).
В 2013 в издательстве «Международные отношения» выходит первый том серии «Споры богов» под названием «Пир вместо войны». В 2014 году выходят «Тьма над бездною» и «Игры в героев и гениев», а в 2015 году увидела свет 4-я книга «Реальность миражей». В настоящее время автор работает над книгой «Опрокинутая Вселенная».
Шмель из Земли Обетованной
Холодноватое все-таки место досталось этим бедным родственникам древнего славного народа, что именовался некогда гипербореями. Когда Гиперборею сковало льдом, ее обитатели стали называть себя ариями, по имени вожака, который повел их в теплые края, где в стычках с соседями они растеряли лучшие качества гиперборейцев – гостеприимство, трудолюбие и широту души. Впрочем, те, что застряли на окраинах своей обледенелой родины, прозванной Росью, по целительным утренним росам и реке, ставшей их главной кормилицей, кое-что от нрава своих предков сохранили. Гостеприимство и открытость при скудости повседневного быта, полет фантазии и склонность к творчеству, – все это восходит к тем блаженным временам, когда души их пели под лиру Аполлона, а бренные тела подчинялись простым установлениям Артемиды.
Нынешние наследники гиперборейцев этого, конечно же, не помнят, более того, чувствительности своей стесняются, считая ее проявлением слабости и изо всех сил стремясь походить на своих более рациональных соседей. Люди вообще мало что помнят. В их головах сохраняется лишь то, что они видят здесь и сейчас, а опыт поколений им вовсе неведом. Вот и приходится им годами учить своих детенышей в школах, у таких же незнаек, как они сами.
Другое дело мы, шмели, одни из древнейших обитателей Земли. Все, что накоплено нашими предками, всегда при нас и всегда выручит в трудную минуту. Хорошо бы и будущее видеть, но это, увы, дано не каждому. Вот и мы не знали, что нам придется выживать, как тем несчастным арийцам, что бежали под вой Борея в направлении, прямо противоположном тому, которое судьба избрала для нас.
Прежде я бездумно летал под лазурными небесами Галилеи, считая навек своими плантации цитрусовых, высаженных упорными израильтянами. Не обделял я своим вниманием и сад соседнего храма, где трудился одинокий монах, тоже чрезвычайно упорный, однако не такой веселый и шумный, как мои кибуцники. То есть в душе он был веселый, но казался строгим из-за своей бороды. Кибуцники в его храм под розовой крышей не ходили, считая, что у них другой бог, который их обязательно накажет, если они придут к чужому богу. Их собратья из ближайшей деревни воображали в неведении своем, что и у них есть свой особый бог, который, как и они, ненавидит соседей. Поэтому они не ходили ни в храм, ни в кибуц, более того, часто норовили напакостить кибуцникам – то траву сухую подожгут, надеясь, что огонь перекинется на теплицы, то забросают камнями проезжающий мимо автобус.
Бог смотрел-смотрел на все эти глупости и разозлился, наконец. Сам поджег молнией поле, что разделяло враждующих, и, попугав как следует и тех и других, остановил огонь ровно у ограды храма. Это было очень убедительно, и несколько дней перепуганные соседи усердно молились. Даже показалось, что они поверили, что Бог един. Но это было не так. Они не догадались поблагодарить общего Бога, и по-прежнему, молились каждый своему.
Лишь один предусмотрительный кибуцник несмело подошел к ограде Храма и попросил монаха поставить от его имени свечку Богу. Он топтался на выжженной черной земле, а по другую сторону, в зарослях цветущих магнолий стоял монах, гостеприимно приглашая прихожанина в храм. В храм, однако, робкий кибуцник не вошел. Он протянул монаху деньги, потом перекрестился три раза и, поклонившись храму, быстро ушел прочь.
Я сам все это видел, так как скрывался от пожара в монастырском саду, где гоготали гуси, горделиво вспомнив, как они спасали Рим, и этим еще больше перепугав кур, которые носились кругами по саду. Если бы не ограда, они бы, право, кинулись в огонь, обеспечив смелым мальчишкам, что любовались пожаром, бесплатное жаркое. Обычно громкие и самоуверенные павлины сбились в кучу, заблаговременно свернув свои шикарные хвосты.
Заметно струхнул и немыслимо-тупой баран, который вообще не умел ни радоваться, ни бояться. Он был милым кудрявым барашком, когда монах выкупил его у соседей, которые собирались зарезать его, в честь праздника. Глупый баран не только не поблагодарил своего спасителя, а нагло наподдал острыми рожками прямо под зад, а потом орал всю дорогу, будто его самого лишили праздника. Теперь это был толстый молчаливый баран с равнодушными глазами, но и он вдруг заблеял тоненьким голоском, как тогда, возле костра, где его собирались зарезать. И всю эту разноголосую стаю пытался защитить от беды громадный, как копна сена, индюк, считавший себя почему-то предводителем этой разношерстной компании.
Монах долго потом молился, стоя на коленях. Я завис тогда прямо у него под носом, втайне надеясь, что он замолвит слово и за нас, часто гибнущих при пожарах. Монах и правда услышал мой призыв. Посмотрел на меня, перекрестился и говорит:
– Всякая тварь Бога славит! Спасибо, Господи, за милость твою и ниспосланный знак! – и перекрестил меня. А потом поднял глаза на икону и говорит ей: – Я услышал Тебя. Буду трудиться, как шмель, во Славу Твою, чтобы братья мои по вере и иноверцы не враждовали боле, и на всех снизошла милость Божия.
Милость Божия, конечно, безгранична, потому что Он-то один, а живых тварей – тьма тьмущая, и каждый норовит или обмануть Бога, или договориться с ним, а то и попросту откупиться. То, что Бог на самом деле один на всех, понимают, в глубине души, и кибуцники, и их соседи. Однако будучи, как все люди, чрезвычайно эгоистичными, они воображают, что Бог опекает только их улей, то есть семью, и готов ради них стереть всех остальных в порошок. Вот и шлют проклятия на голову соседей, не соображая, что проклятый человек становится очень опасным, особенно, если он родной тебе по крови. Но в вопросах крови люди вообще ничего не понимают, более ориентируясь на цвет кожи, волос и другие несущественные признаки. Это как, если бы я стал отрицать свое родство с осами, руководствуясь их чрезвычайной худобой и непомерной злостью. И попросил бы Бога истребить их за ненадобностью.
А вообще-то Бога лучше лишний раз просьбами не беспокоить. Как я жалею теперь, что моля Бога уберечь нас от огня, забыл о таких напастях, как снег, мороз и ледяные дожди. Да я о них, собственно, и не знал тогда, потому что жил беззаботно и бездумно, уподобившись людям, вынужденным при каждом своем рождении начинать жизнь как бы с пустоты, без малейшего опыта и знаний. Людям это дано в наказание за себялюбие и недоверие к Богу. Но и я за легкомыслие свое был наказан.
Воспоминания о днях минувших стали приходить ко мне под шум дождя, нудно барабанившего по крыше теплицы, куда нас переселили из тесных контейнеров, в которых мы проделали путь из Галилеи на Север. Жестокосердные иудеи продали меня и мою семью пришельцам из России, даже не удосужившись спросить, а есть ли там места, пригодные для жизни и разведения потомства. Торговались, правда, долго, и все решили какие-то там паи, да доля в прибылях от клуба, который еще предстояло построить.
Торг велся на террасе, увитой плющом, поэтому я все слышал, недоумевая, что же мы будем делать в ночном заведении, когда нам предписан дневной образ жизни. Клуб у нас в кибуце имеется, и видит Бог, нет места более шумного и неприятного, особенно в ночные часы. Наивный, я решил тогда, что у этих напористых и громких людей из России клубы украшают цветущими растениями, а чтобы они плодоносили, радуя гостей, цветы надо опылять. Не запускать же туда пчел, или – того хуже – ос, вот выбор и пал на нас, надежных и миролюбивых шмелей.
Место, где мы оказались после долгой и тряской дороги, вовсе не напоминало клуб. Это были обыкновенные теплицы, в стеклянные крыши которых упирались кронами апельсиновые деревца. Было удивительно видеть деревья в неволе. Еще понятно, когда укрывают клубнику – жалеют лишнюю ягодку птице скормить, но кто может позариться на апельсины – уму непостижимо. В любом случае – это было лучше, чем клуб, и мы с усердием принялись обрабатывать ароматные цветки, почти совсем такие же, как в родной Палестине.
