Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева
– Нашёл своего? – спросил Тим.
Чолли покачал головой.
– Нет, не было его. Я потом думал. Может, его в другой, дальний питомник отвезли, туда я и не совался. Но слышал, что и там и постреляли, и выжгли всё. Из огнемётов. А здесь… не успели сжечь. Рядом со мной русский стоял. Тоже перекладывал. Гляжу, а он плачет. Я ещё подумал, что белый… а чувствует. Как человек. И тут девчонка, совсем махонькая, смотрит на нас, живая. Солдат к ней руки протянул, а она испугалась. Ну, он мне и показывает, бери, дескать. Я взял её на руки, она прижалась ко мне, дрожит. Холодно же, зима, а она голенькая. Тут офицер подошёл, посмотрел. Спрашивает: «Твоя?». Я киваю, рубашку из штанов тащу, чтоб хоть как прикрыть её. Тут солдат свою куртку армейскую снял, мне протягивает. И показывает рукой, иди, мол, иди отсюда. И офицер сказал: «Иди». Я куртку взял, прикрыл девчонку, кланяюсь, благодарю.
– Больше смотреть не стал? – спросил Тим.
– Нет, и так уж всё видно было. И врачи подходили. Наглеть нельзя, понимаешь? Я бочком, обходом и к воротам. Выскочил, смотрю – Байрон, как стоял, стоит. Бегу к нему и думаю: как я их из куртки в куртку перекладывать буду, чтоб не заметили. Оглядываюсь, а они там своим заняты. Я обоих в армейскую завернул, чтоб головы не торчали, свою надел, в седло сел, только тронул, мне кричат: «Стой!». У меня сердце так и ухнуло. Оборачиваюсь. Подходят двое. Солдаты. Дали мне мешок армейский, тяжёлый, и машут – езжай.
– Тушёнку дали? – улыбнулся Тим.
– Ага, – кивнул Чолли. – Дома уже рассмотрел. И тушёнка, и сгущёнка, и хлеб, и сахар, и сала кусок. Вот так. А Стёпка…
– Дурак он дурак и есть, – примиряющее сказал Эркин. – Чего об нём…
Чолли уже спокойно закурил.
– Оно-то так, конечно. Вёз я их в охапке. Кругом… где полыхает, где стреляют… Заваруха. Привёз. Найси, я велел ей дома сидеть, а она аж у дороги меня ждала. Взяла их у меня. Я её с ними на Байрона боком посадил и повёл его в поводу. Привёл домой. Ну, Найси их греть, кормить, мне новости рассказывать.
– Так и остался там? – спросил Тим.
– А куда я денусь в заваруху с бабой и пискунами, раз? И думал, дурак, что дом мой, это два. Хозяин объявился, выжил гад, так хвостом передо мной вилял, благодарил, что я лошадей всех сохранил, ну и за коровами присмотрел. Наобещал, насулил… Я и подписал новый контракт на год.
– Корову не обещал? – усмехнулся Эркин.
– Обещал, – кивнул Чолли. – С одной коровы молоко моё. А что, тебе, что ли, то же?
– Ну да. Я ж скотником был. Ну, и что? Сдержал слово хозяин?
– Ты видел, чтоб беляк цветному слово держал? – презрительно посмотрел на него Чолли. – Долг на мне остался, пахал я по-прежнему. Но у меня дом был, семья. Весной ещё ничего, а летом… Найси родила уже, кормила. Доить не ходила. А я как приду, так мою уже выдоили. И забрать не моги. В контракте не оговорено. Бери его молоко, а оно в счёт идёт. И всё круче, да круче. Приедет когда… дети от него под кровать прятались. А осенью… приехали к нему. Охотники все, дружки его. Пили, ели, веселились… Мне их веселье по хрену, я своё сделал, лошадей им к ночной охоте, любили они по ночам охотиться, подготовил и домой. А тут он, посмотрел так и говорит… говорит, что раз я двоих тогда из питомника привёз, то этот и следующий, кто родится, его. Я стою, смотрю на него. И эти кругом… рожи беляцкие. Ржут. Я смолчал. И домой. Тогда обошлось. Ну, думаю, перепились и старое вспомнили. Не чухнулся, дурак старый.
– Не такой уж ты старый. Седой только, – усмехнулся Тим. – Сколько тебе?
Усмехнулся и Чолли.
– Я без номера. Врач сказал, что тридцать. Я и не спорил. А седеть я ещё на тех ножницах стал. Ну, питомник добавил. И Хэллоуин.
– А в Хэллоуин что?
– А всё то же. Приехала опять вся кодла, чтоб им… И меня опять из конюшни. – Чтоб им всем… – Чолли длинно выругался. – И он мне говорит, что всё кончилось и чтоб сука со щенками завтра же в бараке были. Я только рот открыл, мне врезали. Как тогда. И опять меня сапогом за челюсть поддел. «Ты что, – говорит, – Бычок, про ножницы забыл? А раз ты так разлуки боишься, то и клейма недолго сделать. Будешь с рабами в бараке.»
– Ни хрена себе! – выдохнул Эркин.
У Тима еле заметно напряглось лицо.
– И что ты? – тихо спросил Тим.
– А ничего. Дети на мне. Смолчал. Побили они меня. Немного. Хозяин сказал им, чтоб без увечий. И говорит: «Иди, трахнись напоследок». Я, как положено, поблагодарил его…
– На колени встал? – хрипло от перехватившей горло судороги спросил Эркин.
– И встал, и сапоги ему поцеловал. Я б и не то сделал. Чтоб до дома дойти. Дошёл и… словом, в чём были, ушли. Через парк к дороге. Стёпка – дурак, сволочь. Я через парк шёл, нёс их обоих, Найси следом с мальцом на руках. Они ж, сволочи, чуть не настигли нас, домик мой подожгли, думал, нагонят, листвы-то ж уже нет, от пожара светло.
– Не нагнали?
– Раз я здесь, значит, не нагнали.
Чолли достал из кармана сигаретную пачку, заглянул в неё и удивлённо выругался.
– Кончились. Чёрт, я только… только вчера выкупил.
Эркин молча протянул ему сигарету. Чолли кивком поблагодарил и взял, закурил.
– Дальше что, дальше просто. На
