Лут - Евгения Ульяничева
Крокодил молча поднял вверх сразу два больших пальца.
— А теперь ходу, ходу, хвостатый!
Не хватало еще выхода на бис.
***
Палуба едва ощутимо дрогнула под ногами пассажиров. Наверняка даже отсеки толком формировать не умела; Нил опять, похоже, влез в какое-то мутное дело. Что его приятно удивило, так это беззвучие всего цирка на швартовке. Ни выстрела, ни крика, все словно сговорились на праздничной пантомиме.
На подъем малышка пошла вполне уверенно и сильно.
— Полежи тут, детка, — музыкант заботливо пристроил виолончель под флагом, закрепил, огладил кофр, жалея о том, что не может схоронить инструмент надежнее.
Глостеры на бортах отсутствовали, на цепь Лин девочку не брал, оперение корабелла предусмотрительно не зажигала, у них был хороший, жирный и круглый шанс проскочить.
— Пр-р-роклятье! — раскатисто-темпераментно рыкнул Нил, ощутив, как лицо словно прозрачным сухим шелком мазнуло.
Лин обернулся от борта, вопросительно поднял брови.
— Сом, хвостатый. Гвардейцы, мальдитос, подстраховались, накрыли воронку…
Сквозь сплошной дождь сфера зонтега плохо просматривалась, но Крокодил скорее знал, чем чувствовал — хотя и чуял тоже, ломаными ребрами — как торопливо движутся на смык челюсти пса гвардейцев. Сом, мобильный замок. Такие мягкие челюсти, что даже в зубах не нуждались, за один жамк могли перерубить самую бронированную тэшку.
Броню как раз на сторожевых сомах и пытали. Ладно или нет.
Выращивали сомовы губы на Хоме Мастеров, в крынках-рыбницах. Сперва от живых сомов рты отнимали, выполаскивали, высушивали, сшивали, наново замачивали… И так, пока не набирали нужный размер.
После губы торговали, а хранили и возили в ларцах леденцовых, с водой и льдом, илом и тиной. Ставили-растягивали, заряжали сомов специально обученные люди. Сомовы губы держались на четырех винтах, а винты те были на веллерах, заштрихованных дождем.
И был это такой заплот, что не вырвешься.
Обидно, досадно, но порой лучше не возникать у судьбы в зубах.
— Скажи своей красотке заворачивать, мы не успеем.
Лин отвернулся, уставился в небо. Туда, где едва различимо, двумя розоватыми коллоидными шрамами на фоне зонтега, спешили навстречу друг другу губы сома.
Нил вспомнил вдруг, что Первые славятся упрямством. Непрошибаемой самоуверенностью. Вспомнил и пропотел во всех труднодоступных местах.
— Лучше отсидеться у синиц, Лин! Эй!
Юноша обернулся, сверкнул глазами.
— Мы проскочим.
Навахой, торопливо подумал Крокодил. Отвлечь хотя бы — и гвардейцы как раз успеют. Он сдастся властям, когда поймут ошибку, сразу выпустят к такой-то матери.
Сопротивление при аресте.
Шагнул к Оловянному, животом и грудью припавшему к юной корабелле, слившемуся с ней в один сплоченный разум. Такой глубокий транс, в который затягивали корабеллы капитанов, такой глубокий, что в подобные моменты капитаны делались беззащитными… Глянул в черный затылок, без особой охоты раскрыл складной нож.
Корабеллу толкнуло под зад и резко прокрутило влево, так, что Крокодил тряпичной куклой отлетел к борту, чудом не ухнув на головы гвардейцам.
Залп совсем не был предупредительным. Промах оказался результатом жопорукости и торопливости наводчиков, но когда снизу, будто из-под воды, вылетел, крутясь и завывая, еще один снаряд, корабелла вильнула и пропустила его мимо, в зонтег
— Волоха! — злой женский голос, усиленный говорителем, отразился от сферы, набатом зазвенел в ушах. — Предупреждать не буду! Иди на снижение!
— Эй! — проорал Крокодил, осторожно, макушечкой высовываясь за борт. — Вы ошибаетесь, это не…
Его не услышали.
Нил героем не был и становиться им не желал. Когда справа взмыла, раскрыв трехсоставной рот, натуральная гируда, хищная зацепа, Крокодил оценил это и по-пластунски добрался до флага, где и затаился, прикрывая телом любимую виолончель. Здраво рассудил, что если гвардейцы перешли на цепные гарпуны, способные захватить и притянуть обратно упрямую корабеллу, то ему под обстрелом стоять-маячить вовсе смысла нет.
Корабелла вихлялась и скакала, как пьяная шлюшка.
Маленькая, маневренная, она исхитрялась уходить от захлебывающихся залпов гвардейцев, продолжая упорно двигаться навстречу Луту, навстречу смыкающимся губам…
И вдруг перестала выламывать кренделя. Почти зависла, маня открытым беззащитным брюхом. Нил приподнял голову. Лин стоял у кромки, глаза его были совсем неживыми, химично-синими.
Чего ты ждешь?
— Держись крепче! — звонко крикнул парень и Нил, для разнообразия, сразу и без слов подчинился.
Уцепился за флаг, как сопляк за мамкин подол, ногами едва поспел схватить скользнувший мимо кофр.
Корабелла встала на дыбы. Плоскость и координаты махнули ко всем лутовым тварям, малышка развернулась вертикально, как кобыла в свечке и прянула вверх.
Мощный толчок сзади добавил скорости.
Они пролетели между челюстей сома, как камень из пращи, с размаху окунулись в бескрайнюю полынью Лута. Гвардейцы и их снаряды остались по ту сторону зонтега, сами себя поймали в капкан. Раздвинуть челюсти ловушке еще надо было потрудиться. Нил не сразу сообразил что все, кода, и руки можно уже разжать.
Лин шумно радовался, зайцем подпрыгивая у борта. Однако, какой несдержанный Первый ему достался.
— Ты видел, Нил, нет, ты видел?! — возбужденно тараторил юноша, сверкая глазами и румянцем. — Мы смогли, мы сделали это!
Нил одобрительно улыбнулся парню — всеми зубами — дотащился до борта и с чувством проблевался. Едва ли, конечно, Лут одобрил это гостевое подношение, но, слово чести, Крокодилу было плевать.
Совместное путешествие началось так себе.
Глава 11
Медяна, собравшись с духом, отрывисто постучала.
— Не заперто, — приглушенно отозвался хозяин каюты, и девушка толкнула дверь.
Чуть обмерла. Капитан встречал в будуарном неглиже — без рубашки, в одних штанах. Сидел на койке, бросив поперек колен светлое тряпье, в котором девушка не сразу признала рубашку. Меховой жилет мятой кошкой валялся рядом.
В одежде экипаж Еремии был единодушно непереборчив, ровно как и в еде. Медяна втайне ожидала кружев, эффектных ботфорт и черных повязок (подвязок?), но не получила ни того, ни другого.
Ужасный, похожий на зверя, цыган-старпом таскал красную рубаху в паре с черными штанами, о которые с равным успехом вытирал руки, ножи и яблоки. Подпоясывался широким алым кушаком.
Веселый Руслан испытывал страсть к цветастым рубашкам и странного вида шапочке, любовно называл ее «картузом»; Мусин бережно носил породистый лапсердак, а Инок пребывал закутанным в подозрительное подобие черного одеяния насельников Хома Колокола. Самым раздетым был и оставался Юга.
— Я позже зайду…
— Брось, — русый шевельнул рукой, щуря зеленые глаза. В неверном свете блеснула игла. — Я дурман не фасую и
