Сирингарий - Евгения Ульяничева
— Мало? -Сивый снова почесал подбородок. Оскалил зубы. Железные. — Вот и спросим в Стогно. Поищем.
— А с этим что делать? По-хорошему, справиться бы — у кого родич или дружок пропал.
— Опознать точно не сумеют, — Сивый рассмеялся просто, без сердца, — огнецу отдадим. Но прежде кости перемоем — авось что вызнаем.
В Стогно вернулись вместе. Кнут, отходя, воткнул закрут — чтобы отворачивал, отваживал любопытных от места сего. И правильно, подумал Сумарок, оглядывая гуляющих. Пьяные все смелые.
Мешок Сивый с собой прихватил. Нес на спине, как куль с мукой. Легко нёс, посвистывал. Сумарока с того коробило.
— Уважительнее бы, — сказал наконец. — Не псину сдохшую прешь.
Сивый поглядел как будто с жалостью — не разобрать за стеклышками.
— Деточка, — сказал ласково, — колево есть колево. Что пёсье, что человеково. Нечему там оскорбляться.
На «деточку» Сумарока еще больше перекосило. Волосы и увечье годов накидывали, но зубы, кожа и мелкие кости выдавали. Сумароку не так давно минуло семнадцать.
Сивый улыбнулся железом.
— Ты комнату себе справил, человече?
— Тебе какое до того дело?
— Надо же где-то вещдоки скинуть. — Поправил глазные стекла, распевно продолжил. — Как Луна-то схватится-подымется, так и запоют кости, а и мы вместе с ними. Переберем, молочком попотчуем, глядишь, расскажут-поведают, что с ними сбылось, что случилось-приключилось.
Сумарок сердито махнул рукой.
— Тебе, кнут, никто в месте отказать не сможет. Любой дом бери.
Кнут остановился. Рывком подкинул-поправил мешок на спине, нагло заглянул в лицо:
— Мне любой не подойдет. Мне твой надобен.
***
Бадью Сумарок на своем горбу притащил. До того не казалась ему лесенка крутехонькой да темной, а так — все углы собрал.
Сивый хлопотал наверху. Мешок уложил в угол, скинул куртку. Рубаха на ём была с длинным рукавом, с высоким воротом. На вид — шерсть тонкой пряжи. Стеклышки глазные снял, куда задевал, Сумарок не углядел.
Глаза у кнута оказались серыми, как дождь, а ресницы — сажа.
— Ага, бадеечка. Насчет молока уговорился?
— Принесут скоро, — Сумарок опустился на кровать, зевнул в кулак. — Почему ты Сивый?
— Ну уж не потому, что мерин, — заржал кнут по-конячьи, откинул голову. Потянул себя за волосы. — Сам погляди.
Сумарок пригляделся. И впрямь. Будто серебро белёсое.
— Скорее пепельный тогда.
— Как хошь зови, только в печку не ставь, — отмахнулся Сивый.
Посвистал сквозь зубы. Нечто грохнуло в углу, метнулось клубом пыли. Сумарок вскинулся.
— А, — отмахнулся Сивый. — Сосунок. На грудь садится ночами, людей где много.
Сумарок потер ключицу. Он-от на девку те пятна свалил, но верно ли?
Кнут же мешок распорол, как рогожку простую, раскатал на половицах. Кости поверху доверчиво белели, будто перья лебяжьи.
Или — подумал Сумарок не к месту, не ко времени — как грудь девичья...
— Давай, малой, не засыпай! Есть у тебя скрутка травяная али свечи?
— И то, и другое сыщется, будь покоен, — ответил Сумарок.
Сивый щелкнул пальцами.
— Свечи.
Сумарок фыркнул, полез в сумку. Заплечницу свою, бесценную торбу, он особо стерег. Кожа вощеная, дублёная, от влаги берегла и мороза.
— Сколько надо?
— Сколько не жалко? — и посмеялся глазами.
Сумароку не жалко было трех.
Кнут установил их треугольем, пока Сумарок забирал молоко — много, почти ушат, хоть лягушек купай. Бегунок косилась на приоткрытую дверь, но заглянуть не решилась.
Сивый же ушат одной рукой перенял, махом молоко в бадью кинул. Кости с кожи сыпанул следом, плюнул туда же и заговорил-запел приятным голосом:
— Ох вы костошки, ох вы гостьюшки, дорогие-долгозванно-желанные! Вы с погоста шли — притомились, вы с воды текли — подустали, от огня бегли — посбивалися. А садитеся за стол, угощайтеся, на полатях спать-почивать ложитеся, да про путь свой мне слово молвите. Слово молвите, а я выслушаю...
На последних словах его свечи затрещали, выбросили рыжие язычки к потолку. Заплескало вдруг в бадье, забилось — точно рыба заиграла.
Чаруша тишком убрал повязку, давая Глазку свободу. Тот и рад стараться. Увядали оба, как забрали косточки свет, как стемнело разом, словно пальцами фитильки сдавило, а в комнате кто-то тяжко, по-коровьи, вздохнул.
Опять высветлело; кости разом счернели. Точно обуглились.
Молока же на дне бадьи вовсе не осталось, будто все кошки вылакали.
Сивый нахмурился.
— Косточки-то те вороные, — проговорил задумчиво.
— Вороные?
— Значит, хозяюшки ихние кудесы били. От того кости будто легчают, обугливаются. Наподобие птичьих делаются.
Сивый подпер голову, задумался, постукивая длинными пальцами по краю бадьи. Неожиданно встрепенулся, вскинулся.
— А дашь сечицу свою поглядеть?
— Зачем это? — тут же насторожился Сумарок.
Светить оружием не любил. Носил скрыто, не похвалялся диковиной.
— Надо, — Сивый щелкнул железными зубами, но пояснил. — Оценить хочу, ладно ли против суща будет или подкрутить настройки.
Что подкрутить, подумал Сумарок, но потянулся за сечицей.
Оружие его было кладенцом; в мирной форме спало, прижимаясь к коже предплечья. Под одеждой не видное, но в кажный миг готовое змеёй выпрыгнуть да ужалить.
Закатал рукав, показал. Сивый поглядел. На запястье браслетка да у локтя, между ними — струны не толще перьевой птичьей ости, однако много, много крепче.
— Как орудует? — спросил кнут.
В голосе его не было праздного любознательства.
Сумарок отшагнул, чтобы не задеть лихом, прикрыл глаз и выбросил сечицу. Мерцала сечица, видом своим на узкий травный лист похожая. На свету прозрачная, каждую жилку видать.
— Ишь, — Сивый присвистнул, упер руки в бока. — Махаться-то хоть умеешь?
— Не умел бы, так здесь не стоял, — процедил Сумарок, обиженный сомнением.
Сивый вдруг легко вскинул ногу и ударил его — не сильно, в бедро приложил.
— Сдурел?! — охнул Сумарок, приседая.
— А ты что, подушка? Бить-набивать?
На кнута руку поднять? Смешался Сумарок, но Сивый зубы оскалил, с ноги на ногу прыгнул и от второго удара чаруша убрался. Прикрылся сечицей. Загудела та, засердилась. Цвет переменила — как чешуя рыбья.
— Ну?!
Достать Сивого никак нельзя было. Даром что комнатка тесна, а кнут скользил боком да козлиным отскоком, насмешничал, руки за спиной держал. Одними ногами обходился. Сумарок во вкус вошел, употел весь.
Под конец Сивый припечатал голову сечицы носом чебота, прижал к половице.
— Баста, — выдохнул жарко. — скажу так: будет с тебя толк, ежели
