На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева
Девочка забрала у него ложку и поставила на стул тарелку, положила туда салфетку, но уходить явно не собиралась. Она сидела на краю кровати, болтая ногами и разглядывая его.
Алиса считала, что за свои труды она вполне может позволить себе поприставать. Ведь она два дня терпела, не мешала ему спать, а сейчас… сейчас её время. И совсем он не такой страшный, как ей показалось вначале.
Эркин догадывался, что просто заснуть ему не дадут, но сделать ничего не мог. Привычка повиновения была слишком хорошо вбита в него, а она была слишком белой, чтобы шугануть ее по-питомничьи.
– Я Алиса. А тебя как зовут?
Он медлил. Но она может назвать его имя только Жене, а Женя знает. И он нехотя назвался.
– Эркин.
– Эр… Эри… – попыталась она повторить и рассмеялась, – Эрик, да?
Он кивнул. Эрик – так Эрик. Не худший вариант. И попробовал сам повторить её имя.
– Элис?
– Нет, – замотала она головой. – Я Алиса. Меня на улице зовут Элис, по-английски. А дома я Алиса. А-ли-са.
– Алиса, – покорно повторил он и кивнул, запоминая.
– Ой, а лекарство. Мама велела тебе принять. Днём. Вот! – она подала ему пакетик. – Я сейчас тебе морса принесу.
Она слезла с кровати и побежала на кухню. Он помял пакетик, прощупывая таблетки. Три? Утром Женя дала ему четыре. Ну, надо так надо. Алиса уже вернулась с кружкой тёмно-розовой жидкости в белых разводах от молока. Опасаясь потревожить плечо, он зубами разорвал пакетик и вытряс прямо в рот таблетки. Алиса подала ему кружку. Морс оказался чуть кисловатым и очень приятным. Алиса забрала кружку и посмотрела на него.
– Принести ещё?
Эркин покачал головой. Молоко, суп, да ещё морс… Поход в уборную всё ещё слишком труден для него. Чуть не рассчитаешь и вмажешься плечом. А уж там хоть криком кричи, хоть падай от боли.
– А сейчас что?
Вопрос удивил его, он не сразу понял, о чем она спрашивает, и переспросил.
– Что?
– Что будешь делать?
– Спать, мэм, – ответил он, сползая под одеяло.
Это обращение обычно. Для раба любой белый – господин. Но она засмеялась этому как шутке.
– Я не мэм, я Алиса.
Но он уже проваливался в теплый колышущийся сумрак сна.
Алиса посмотрела на него. Спит. Но зато она знает, как его зовут. Эрик. Смешное имя. Так никого не зовут. Но будить его нельзя. Ну и пусть. Она себе сейчас сама что-нибудь придумает. А потом он проснётся, и она ещё поболтает с ним.
…Он спал, знал, что спит. И он снова спускался по рабочей лестнице Паласа к душевым и камерам. Его шатало, и пару раз пришлось хвататься за стенку.
– Однако, умотало тебя, – сочувственно сказал надзиратель.
Не Каракатица, другой. Этот надзиратель только появился, и ему ещё не придумали прозвище. Приглядывались.
– Да, сэр, – ответил он, не думая и не понимая, что говорит.
Всё плыло и качалось. Но его тело знало, что делать, лучше него. Он содрал и сбросил в коробку обувь и в бак для грязного штаны и рубашку. Его руки взяли из другого бака кусочек мыла, а из корзины мочалку. Кто-то что-то сказал ему. Он ответил и шагнул в душевую. Его оглушил гул воды и голосов. Шлёпая по мокрому полу, он брёл, отыскивая свободное место.
– Эй, Красный, – окликнул его Живчик, – вали сюда.
Он молча встал между ним и Угольком и резким рывком открыл воду. Тугая струя едва не сбила его с ног, он закинул голову и подставил лицо. Вот так. Теперь хрен кто разберёт, отчего щёки мокрые.
– Ты чего такой смурной? – Живчик приплясывал, будто в зале на разогревках. – Каракатица влепил?
– Нет, – нехотя ответил он и добавил. – Она сказала, что претензий не имеет.
– Это первачка-то? Я видел, как тебя дёрнули.
– Первачка, – вздохнул он и, чтобы знали от него, всё равно не утаишь, лучше самому, пояснил. – Целка.
– Ага, я слышал, как Хмырь радовался.
– Первачка, целка, и без претензий? – вмешался Уголёк. – Ну, ты мастер.
– Мастер? – он усмехнулся. – На ногах не стою, вот и всё мастерство.
– Как же ты её уговорил, чтоб без претензий? – не отставал Уголёк.
– Как-как! – он уже намылил голову и яростно раздирал слипшиеся от пота волосы. – Так и уговорил. Это ты нахрапом норовишь…
– Ну, ты, краснюк…
Уголёк не договорил, судя по звукам, ему кто-то дал по затылку. Не из любви к индейцам, понятно, или к нему лично, а молод ещё Уголёк для спора. А когда он смыл пену и протёр глаза, ни Уголька, ни Живчика уже не было. Рядом мылся трёхкровка из соседней камеры. Видно, по нему Каракатица прошёлся: не моется, а так, обтирается водой, и душ пустил еле-еле…
…Эркин проснулся вовремя. Ещё немного, и он бы себе устроил душ. Хочешь, не хочешь, надо вставать. Он откинул одеяло так, чтобы потом было удобно лечь, и осторожно сел. Голова уже не кружилась, и тело, в общем-то, слушалось. Так же осторожно он встал и пошёл, стараясь не шевелить правой рукой. Он не смотрел по сторонам, не до того ему сейчас, но, уже возвращаясь, поискал взглядом девочку. Кажется, вчера, если это только ему в бреду не почудилось, он напугал её. А ему это уже совсем ни к чему.
Но она спала. Видно, как играла, так и заснула прямо на полу у своей кровати в обнимку с каким-то тряпичным зверем. Разбудить, что ли? Пол холодный. Осторожно, боясь упасть, он подошёл и наклонился над ней.
– Алиса. Не спи на полу, Алиса.
Она только поёрзала щекой по морде игрушки и не ответила. Эркин беспомощно выругался вполголоса. С одной рукой ему не управиться. И если она сейчас проснётся и закричит… не хочется думать, что потом будет.
Он опустился на корточки, передохнул и попытался подсунуть левую здоровую руку под неё. Так. А теперь… а теперь… Он поднимался, держа её на локте поперёк туловища. Конечно, она была слишком тяжела и сразу заскользила вниз, но он успел качнуться вперёд и дал ей соскользнуть на кровать. И, наконец, облегчённо выпрямился. Сердце бешено колотилось о рёбра, на лбу выступил пот. Но дело сделано. А чтоб не проснулась… Он поднял за ухо смешного зверя и положил рядом с ней. Вот так. С минуту он стоял, переводя дыхание и глядя на разметавшуюся во сне девочку, и медленно побрёл к постели. Ныло потревоженное плечо, неприятно зудела щека. Ну, щека – это пустяк. Спальником ему всё равно не быть, так
