Татьяна Зубачева - Аналогичный мир - 3 (СИ)

Татьяна Зубачева

Аналогичный мир

ТЕТРАДЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

Чолли колол дрова. Ставил чурбак, взмахивал топором и всаживал его в дерево, разваливая чурбак пополам. И каждый раз, выпрямляясь для очередного замаха, видел в окне мордашки Мишки и Светки. Смотрят, не отрываются. Папка дрова колет. Поленья разлетались, блестя чистой белой древесиной. Хорошие дрова, сухие, лёгкие. Белая кора хороша на растопку. Ему сказали: это берёза. Бе-рё-за. Русское дерево. Позади кошмар дороги. Нет, он понимает, что для них сделали всё возможное. Дали пайки, на больших пересадках горячий обед по талонам. В вагонах было тепло. Ни ему, ни Найси, тьфу ты, Насте, конечно, никто слова плохого не сказал. Мишку и Светку угощали конфетами. И всё равно. Ехал и трясся. С каждым днём всё холоднее, а ни у Насти, ни у детей ничего тёплого нет. И не купишь. Обменяли ему на границе его крохи. Три рубля сорок восемь копеек. Сейчас смешно: как раз на бутылку водки, а тогда… два рубля ушли в дороге. Дважды брал постель для Насти с детьми. А сам спал, как был. Сапоги под голову, курткой укрылся… Ну, и приехали, рубль с мелочью в кармане, на улице метель, а им ещё до Турова добираться. Сидели в Комитете и ждали, пока до Турова дозвонятся: подтверждают ли те заявку. Страшно было подумать, что может сорваться. Но… пронесло. Подтвердили. И тут сказали, что на Турово автобус идёт. И билеты — рубль пятьдесят. Хорошо, две копейки кондуктор одолжил.

Чолли поставил очередной чурбак, оглядел его. Да, с этим повозишься.

— Бог в помощь, — окликнули его из-за забора.

Чолли оглянулся. А! Это Николай. Они в одной бригаде, и дома по соседству.

— Спасибо.

— Хорошие дрова?

— Во! — Чолли показал Николаю оттопыренный большой палец и развалил чурбак. Сам не ждал, что получится с одного удара.

— Ловко, — одобрил Николай. — Может, и впрямь так сподручнее.

Здесь у топоров топорища короткие, а Чолли сделал себе топорище длинное, как привык, чтоб конец у бедра был.

— Привык я так, — объяснил Чолли.

Он воткнул топор в колоду для колки и стал собирать поленья. Из дома выбежала Настя и стала помогать ему. Без куртки, в одном платке на плечах.

— Брысь в дом! — рявкнул на неё Чолли по-английски. — Грудь застудишь!

Настя подхватила охапку поленьев потоньше и убежала в дом. У печки должен запас лежать. Это она ещё с Алабамы помнила, где зимой достаточно намучилась с собранными в парке сырыми сучьями.

Чолли уложил поленницу, натянул на неё чёрную жёсткую ткань и прижал жердями. Все здесь так делают, но надо бы и навес поставить. Подобрал все щепки и пошёл в дом, захватив по дороге топор. Мишка и Светка исчезли из окна. Встречать побежали — усмехнулся Чолли.

И вправду, не успел он порог в кухню переступить, как они с визгом ткнулись ему в ноги.

— К-куда! — остановил он их по-русски. — Я с холода.

Настя взяла у него щепки, положила к лучинкам.

— Раздевайся. Обедать.

Настя тоже старалась говорить больше по-русски. И получалось у неё неплохо. Всё-таки не впустую они в лагере просидели.

Чолли расстегнул и повесил на гвоздь у двери куртку, стащил сапоги и смотал портянки. Обычно Настя разувала его. Так у них повелось с того далекого дня, когда Настя, а тогда ещё Найси, в первый раз встречала его с работы. Он вошёл и сел на кровать. Просто перевести дыхание. Хозяйская работа отнимала все силы, и он привык, приходя домой, посидеть, а то и полежать, свесив ноги, и только потом, чуть отойдя от усталости, разводить в камине огонь и варить себе кофе и кашу. Но огонь уже горел, и каша булькала в котелке. Он и не понял сначала, зачем Найси села перед ним на полу, когда она вдруг потянула с него сапог. Он дёрнулся, а она сказала:

— Ты же мой муж.

Так и повелось. И здесь Настя делала так же. Но это вечером, а сейчас он пришёл на обед. Ему ещё идти работать. Так что… Чолли пошевелил пальцами ног и босиком пошёл к рукомойнику. Рядом висит полотенце. Холщовое, обшитое по краям красной тканью. Подарили. Им всё тут подарили. Ничего же у них не было. И денег нет. За ссудой он только завтра поедет. И тогда расплатится. За дрова, постели, картошку, крупу, мясо, молоко… всё это он же в долг взял. А ещё купит себе и Насте тёплой одежды, посуды, белья… ссуду обещали большую. Десять тысяч на человека и ещё десять тысяч семейных, всего, да, шестьдесят тысяч получается. С ума сойти! Он потому и договорился поехать с другими мужчинами. У них в городе свои дела, но главное — обратно вместе, а то с такими деньгами в одиночку и страшновато.

Мишка и Светка чинно ходили за ним по пятам, но, как только он сел за стол, полезли к нему на колени. Настя поставила перед ним миску с густым супом из мяса и капусты и согнала детей.

— Отец ест. Не мешайте.

Чолли взял лежавшую на столе буханку, отрезал себе ломоть и поднял на Настю глаза.

— А ты? Ела? А они?

— Кормила я их. Всех накормила, — улыбнулась Настя.

— Себе налей, — строго сказал Чолли.

Настя послушно принесла и себе полную миску и села напротив. Малыши, получив по куску хлеба, вгрызались в тёмную ноздреватую мякоть, а Настя ела и рассказывала Чолли, что заходила Макарьиха, принесла Паше одеяльце. Красивое, из треугольничков сшитое, и вот, показала, как «щи в печке томить», правда, вкусно? Чолли кивнул. Макарьиху, высокую худую старуху, он уже знал. Из её шести сыновей с войны вернулся только один и больным. Что там у него Чолли из разговоров не понял, но тот мог есть только тёплое жидкое и понемногу, но часто. Так что Макарьиха носила сыну еду прямо в конюшню. И вот, значит, к Насте забежала. Ну, Настя добрая улыбчивая, местным понравилась, вот ходят, учат. Печь — не камин, и вообще… Нет, жаловаться грех. Приняли их… лучше и не бывает, и не надо. Сразу дали дом. Не дом, а домина, на два этажа, а ещё подпол и чердак. Дескать, вас уже пятеро, а сколько ещё будет? Чтоб ни сейчас, ни потом не тесниться. И они ещё стояли в кухне, озирались, не веря, что это их дом, как постучали. Дрова им привезли. Трое саней неколотых и отдельно сани уже поколотых, чтоб сразу затопить. Он не знал, что и сказать, куда их сложить. И закрутилось… А ведь когда вышли из того автобуса и зашли в контору к директору, он поглядел, и таким страхом обдало, как увидел эти холодные глаза, чисто выбритое лицо. «Ну, всё, — подумал — опять попал к такому же». А оказалось…

Чолли доел и вытер миску остатком хлеба.

— Сейчас каши положу, — вскочила Настя.

— Нам! — подала голос Светка.

— И им положи, — кивнул Чолли и улыбнулся.

Были такие тихие, а теперь горластыми стали, не боятся никого. Заходит когда кто, так не прячутся, а ведь соседи все белые.

Каша масленая, жирная. И крупа хоть и тёмная, но чистая. Как её здесь зовут?

— Гречка? — спросил он, проверяя себя.

— Ага, — кивнула Настя. — Чолли, долг большой у нас?

— Ссуду получу и расплачусь, — он сосредоточенно посмотрел на евших из одной миски малышей. — Масло откуда? Купила?

Настя робко кивнула.

— Привезли сегодня. Все брали, ну и я…

— Под запись?

— Ага. Чолли, ты завтра в город поедешь?

— Да. С Николаем, и ещё там мужики собираются. На автобусе.

— А мы? — вдруг спросил Мишка.

— Малы ещё в город ездить, — отрезала Настя. — Ложками ешьте, ишь лапы в миску суют.

С ложками у малышей получалось плохо, и они помогали себе руками.

— Покупать там ничего не буду, — Чолли доел кашу и уже только для порядка и по привычке вытер миску хлебом и кинул его в рот. — Всё домой привезу. И так…

Он не договорил, но Настя кивнула. В поселковом магазине им открыли запись. Берёшь, тебе записывают, а потом платишь. Они уже столько набрали и ни копейки не заплатили, а нужно-то ещё больше. Хорошо ещё, что им надарили всякого. И в лагере, и здесь. Ухват вот, кочергу, полотенце вот, половичок у кровати, колыбель для Паши… Дом совсем пустой был. Если кто и жил здесь раньше, то после прежних жильцов ничего не осталось. И купили, опять же под запись, шапку и бурки Чолли. Да ещё ему рабочую одежду выдали. Куртку и штаны, ватные, тёплые. И всё новенькое, куда лучше собственных. Настя поставила на стол кувшин и налила молока.

— Тебе-то хватает? — недоверчиво спросил Чолли.

— У меня своего хоть залейся, — засмеялась Настя. — Паша вон плюётся от всего, так насасывается. Тяжеленный стал.

Чолли допил молоко и встал. Подошёл к колыбели. Толстощёкий малыш спал, смешно шевеля во сне пухлыми, как у Насти, губами.

— Ну, пусть спит, — решил Чолли. — Вечером приду, — и щегольнул новым словом, — потетёшкаю.

Настя подала ему носки и портянки, и когда она только успела их на печке пристроить, и вот уже сухие, тёплые, надеть приятно. Чолли натянул опять сапоги — ему сейчас конюшню мыть и чистить, нечего бурки мочить, в них он завтра в город поедет — натянул куртку. Тоже свою старую рабскую. Настя подала ему ушанку и прогретые на печке рукавицы. И проводила до дверей. Дальше её Чолли не пустил: холодно.