Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова
Что он тут позабыл?
— То-то же, государь. Мало нас, может, и еще меньше останется. Колдуны такое не видят, не дано им, ущербный у них дар. Священники ваши? Для этого не просто верующим быть надо, тоже кровь нужна, способности кое-какие.
— Разве?
— А как ты хотел, государь? Таланты есть, бесспорно, но чаще кровь от крови ниточку тянет. Устя от своих предков что могла взяла, вот и полыхнуло в ней. Случится у какого-нибудь священника вашего волхв в роду — и в нем кровь полыхнет, только молиться он другому будет. А видеть — увидит, хотя и не поймет, что с ним происходит. Но ведь единицы таких-то! Или, когда от Бога вашего такое приходит… то истинный святой быть должен. Видывал ты таких?
— Нет.
— То-то и оно, государь. Это ж не порча, когда ты сохнуть начинаешь, не болезнь какая, это с тебя по чуть-чуть потягивают… тем аркан и страшен, что заметить его нельзя, считай. А вовремя не распознаешь — и не помогут потом даже святые ваши. Аркан же, потому так и назван. И силу по нему потянуть можно, и затянуть его в любой момент, удавкой сделать, с шипами на горле — видел, небось, такую? И не выжил бы. И снять его в миг единый не получится — это уж Устинья талант, и то — сколько ей еще заплатить за такую вольность придется?
— Заплатить?
— Рука двигается?
Устя пальцами пошевелила. Те еще белые были, и кровь под ногтями запеклась, такое снегом не ототрешь, водой отмывать надобно. Но двигались исправно, хотя и чувствовалась покамест плохо. О том Устя и сказала.
— Двигается.
Добряна еще раз руку посмотрела, головой покачала, подумала.
— Может, судороги еще будут дней десять, может, чуть больше потерпеть придется, но потом восстановится. А больше такого не делай без подготовки, поняла?
— Обошлось же. И рука восстановится.
— А у кого другого и отсохнуть могла. Легко. Может, сила твоя тебя оберегла, сама знаешь, непростая она у тебя. Да только больше не рискуй так.
Тут уж и Борис поежился.
— Страшно.
Устя кивнула. Сила, да.
Может, потому ей с рук и сошло, что умирала она уже? Окончательно умирала, с жизнью простилась. Вот и аркан ей поддался? А кому другому мог и не отозваться, и сорвать бы его не удалось. А все равно, она бы и еще раз так поступила! И сорок раз!
Ее любимого удавкой душить?
Дайте только до врага добраться, горло перегрызет! Руки отсохнут — так зубами обойдется!
— Умному человеку всегда страшно бывает, только дурак ничего не боится.
Страшно Борису было не просто так.
— Про беду вы сказали. А вот дальше как? Могут меня еще раз так оборотать?
— Могут, — не порадовала его Добряна. — И про то, что сброшено заклятье, знает уже ведьма или колдун… кто уж накладывал. Силы-то он теперь с тебя, государь, не получит.
— Хуже чувствовать себя будет? Али что?
— Да нет… можно восьмериком карету запрячь, можно четверней… ехать-то все одно будешь. Когда такие арканы в палатах твоих набрасывают, да не на одного человека… хорошо у тебя там, государь! Вольготно нечисти всякой!
— Ах да. Илья, брат Устюшин.
— И Жива-матушка ведает, кто еще…
Задумался Борис крепко, молчал, только по глотку из чашки отпивал.
— А можно ли обнаружить нечисть эту?
— Как ты себе то представляешь, государь? И не увидишь таких-то сразу, и не поймешь. Когда столько лет колдун… так я пока его или ее называть буду, рядом с вами… он же и причащается небось, и в храм божий ходит, и никто ничего не заподозрил… понимаешь? Ничего…
— А ты посмотреть можешь?
— Я от рощи не отойду. Тут жизнь моя, не смогу я, даже когда б захотела. Стара уж. Устя… сможет, наверное, да молода пока, опыта у нее нет, учить некому было. Приглядываться ей долго придется, даже если уговорить сумеешь, а потом еще и ко мне ездить, советоваться, и думать нам вместе, не передумать.
Борис на Устю посмотрел, девушка ресницы опустила, медленно, соглашаясь со сказанным — и просто согласие давая.
— Не надо уговаривать, Боря. Согласная я уже. Чем смогу — помогу.
— Думаешь, дурища, колдун тебя живой отпустит? — Добряна глазами зло сверкнула. Даже рука у волхвы дрогнула, сок березовый на землю пролился.
Устя только плечами пожала, ничуть за себя не переживая.
— Думаешь, я его — или ее — живым отпущу?
И такое в серых глазах светилось… упертое, твердое!
Когда б очутился перед ней колдун, не успел бы и вдоха сделать. Устя б ему зубами в глотку впилась, не хуже волчицы перегрызла бы!
— И то верно, — Борис задумался. — Так… отбор скоро. Всех в терема царские пригласят, и тебя в том числе. Федор-то лишь о тебе и мечтает, на другой жениться не согласится. — Заметил, как Устинью передернуло, и успокоить поспешил. — Устёна, знаю я, что Федор тебе не надобен. Вот тебе царское слово: выдам замуж за кого пожелаешь, только помоги! Все сделаю, чтобы защитить тебя! Найти мне эту нечисть надобно! Ведь наверняка оно со мной рядом, во дворце. Права наставница твоя, там эту гадину искать надобно, в палатах царских!
— Найду.
Нечисть искать?
Да для любимого Устя и звезду бы с неба пообещала, а тут — счастье ведь обещают, настоящее, огромное для той, которая уж и мечтать не решалась! Видеться, разговаривать, рядом быть…
Счастье!
Даже пусть не люба она ему, не надобна, как женщина, да разве важно это? Когда любишь до беспамятства, не о себе думаешь, не о нуждах своих, а о любимом: пусть живой будет! Пусть счастлив… даже с другой — пусть! А она его счастью порадуется, его теплом погреется, глядишь, и деток его понянчит. Самопожертвование? Просто такое счастье, когда другого человека вперед себя ставишь. Да и куда Устинье спешить? Роща ее в любое время ждать будет!
— Дура, — Добряна хоть и ворчала, а только юную волхву насквозь видела. Жалела даже.
Что уж там, и она молодая была, хорошо все помнила…
И соловья, от счастья поющего, и как травы голову дурманят, и как глаза любимого светятся… давно уж ушла ее любовь. А поди ты — помнилось!
Борис не видит ничего, ну так пусть. Не надобно и намекать, сами поймут,
