Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016

«будет канатоходство…»

будет канатоходствои ласточки из спины пролетятпамятник всех забудетдаже капельницы весны

чётное поколениезапаянное в карусельный хлебкак увлечённоеостановит зимы бассейн

все ли успето? как-тострогость листается по страницепрячутся новосёлыв дереве обитаемом

вылетят из спины иаллилуйю каждому вынесутзря мы подложно вылипри сухарях и от жажды.

Сварка

…кончился паспорт и негде писать на полу рукава……самуРая поёт ай да где ж вы мои……малыши это было неделю в огне……потому что нафаршировано мёдом потом……всё узнаешь зачем этим рёбрам нужны……фотографии марса и радиоактивное море рыжего……цвета где можно вырвать страницу прибоя……услышать священные клады дубовую жизнь в километре……от головы с насекомым колодцем……крылатая кухня зелёная кошка постельная жатва нигде……не выглядит словно прозрачней осколка……в живот и небо сочится в прохладную скорость медленно……сваркой снимать паруса чугуна и отслаивать волны.

Представление 2

на дне реки какой-то Робинзон(еврей наверно) доедает рыбусырую, и ползёт над головойбаркас железный с синими бортами,гудит над головой пыхтит трубойкак трубкой– –а рыба с Робинзоном говорити колется кистями от испуга:– я в прошлой жизни лисий воротникменя дарил жене Уинстон Черчильещё живой, мне кажется что небовверху несёт водоворотвинтами, нас порубит в мясо.

но Робинзон не может отвечатьон сам напуган заползает в илкряхтит кидает к берегу беззубоксметая на своём путивсе гнёзда галереи колоннадыоткапывая золото в мешкахконтрабандистов сгинувших под током.

однако август, холодно, росазамёрзла и втянулась до предела.а Робинзон вытаскивает сетивытряхивая серый пенопласт.стоит как вкопанный по самый подбородоки не моргая смотрит в густотунефтепродуктов на замёрзшем пляже.

Елена Зейферт

Ангел дождевой бочки

Родилась в 1973 г. в Казахстане, в гор. Караганде. С 2008 г. живёт в Москве. Профессор Российского государственного гуманитарного университета, доктор филологических наук. Член Союза писателей Москвы и Союза переводчиков России. Ведущая литературного клуба «Мир внутри слова» и литературной мастерской «На Малой Пироговке».

Автор книг стихов «Расставание с хрупкостью», «Детские боги», «Полынный венок (сонетов) Максимилиану Волошину», «Веснег», «Потеря ненужного» (стихи и переводы), русско-немецкой книги-билингвы «Namen der Bäume/ Имена деревьев», сборника стихов и прозы «Малый изборник», серии книг для детей, книги критики «Ловец смыслов», монографий по литературоведению и др. Публиковалась в журналах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Литературная учёба», «Новая Юность», «Волга», «Урал», «Крещатик» и др. Победитель I Международного Волошинского конкурса в номинации «Стихотворение, посвященное М. Волошину и Дому Поэта» (Коктебель, 2003). Лауреат главной литературной премии федеральной земли Баден-Вюртемберг (Штутгарт, 2010).

«Стихи Елены Зейферт – замечательный пример поэзии, перед которой «бледнеет жизнь земная». Однако – как всегда бывает с хорошей литературой – земная жизнь в этих стихах полна красок, движения и женского обаяния. Они – ещё одно нечастое доказательство того, что жизнь, при всех своих слишком хорошо известных недостатках типа несчастной любви и смерти – вещь всё-таки достойная восхищения».

Молчание

Тихий пасечник, соты твои пусты, как сады,сиротея, просишь ещё немного родства.Семена сухих губ превращаются в глиняные слова,колосятся трещинами, шепчут – воды, воды,

но, увы, умирают, хоть сразу им пить даёшь.Символ глиняных сотов в ладонях уже невесом.Ты лишён дара речи. А клёны цветут кругоми взахлёб хвалят нежный воздух, весенний дождь.

А в твоём сознанье зима, удушье, беда.На молочном снегу ворох жёлтых умерших пчёл –оболочки слов, ты их создал, понежил, прочёли, увидев их смерть, навсегда отпустил в холода.

Бросить соты пустые – решает пальцев суд!Лучше выменять их на блага или продать с лотка.Но кто скажет, что глина на языке не сладка?Слаще мёда, когда к кадыку подступает зуд.

Пусть молчит, сколько может, униженная гортань.Новых рек не услышать, пока запрещает снег.Но дождёшься рождения – слово живое у рта,словно чёрточка боли, даст наконец побег.

Творчество

Назову тебя Тютчев. Светлый каменный лесразделяет тебя и меня в погожие дни –ты даруешь мне много имён, существ и небес,и худых корней, авось приживутся они.

Я в тебя не верю. А имя тебе даю!Ты стихов не диктуешь, не являешься в срок.Только – слышишь? – кто-то в моём захудалом раюначинает песнь, как крошечный кувырок.

Я тебя только слышу – это вопрос границ.Замолкаю, чтоб собственным звуком тебя не спугнуть,и в ушко иголки протягиваю гранит,и из слов, как звёзд, слагаю свой Млечный Путь.

Ты легонько отталкиваешь – мол, пора, пора…И плывёшь, одиночка, на новых моих стихах –между тылом бумаги и острием пера,в моём горле, моих ушах и моих глазах.

Я уже не боюсь, что на город падут снега.Тютчев, где твоя новая заводь? У чьих камышей?У тебя иногда нет арфы, у меня – ушей,но потеря ненужного нам с тобой дорога.

Слова

Владелец лавочки у самой мостовойльняные ткани дарит без остаткаи длинной спичкой, словно ватой сладкой,колдует над голодною Москвой.

Ему слова нисколько не нужны –свои стихи внутри себя он слышит.Слова таятся, как в глубокой нише, –тряпичный образ молодой луны.

И будто кто-то бьёт его под дыхи жмёт ладони крепкими руками,когда слова он ищет для другихи говорит телесными стихами.

«Оброните меня на сильном ветру во тьму…»

Оброните меня на сильном ветру во тьму –стану кротким цветком, зелёным слухом полей.А зерно умирает, чтобы не быть одному.А зерно расправляет, как ангел, крылья в земле.

Оказаться внутри цветка и принять его –ты и Бог, и послушница, и уснувший язык.Человеческим зёрнам не уловить родство,песню прикосновений рук и лозы,

но дано стать ухом – в нежном теле цветка,или в талом снеге, или в слиянии рек.Слыша зов, растекаться паводком языка,разрешённой речью закрытых прозрачных век.

Ангел дождевой бочки

Мотылёкна поверхности зеленоватой воды.Ведь утонет! Беру его на ладонь.

Ах, да это не мотылёк,а ангел!

Крохотный.С крыльями за спиной, в мокрой ризе.

Хочу унести это диво с собой,но ангел вспархивает с рукии с размаху ныряет в бочку.

В ужасе за него наклоняюсь к мутной воде.Со дна бочки идёт лёгкий ровный свет.

«Я ли под брюхом овцы утекаю, город-слепец?..»

Я ли под брюхом овцы утекаю, город-слепец?Маковки храмов твоих мне пятки жгут.Спорим, во мне тебя больше, чем в шири твоих степей.Ты никогда мне не лгал, а я тебе мщу и лгу.

С неба прольётся кислое молоко. А город лежит!Утренний творог вынут из шахт. Он бел.Варвары тащат вазы, монеты, копья, ножи.Я захватила с собою свою колыбель.

Ангелы голы. Лица их, словно во мгле.Но и таких мне в дорогу никто не даст.Ты никого не жалей! Никогда не жалей!Только арфу свою, захлебнувшись, Караганда.

Пусть верещит под руками живое овечье руно.Город шарит по шерсти, он оголодал.Я вдыхаю овечий дух, и мне всё равно –Мои предки в теплушках когда-то попали сюда.

Содрогаясь от страха (надо мной великан),Превращаюсь в зародыш, надеясь родиться не здесь,А сама понимаю, что ушла с молоткаЗа хорошие деньги, но сохранила честь.

«Руки города в глине. Как же бездарен он!..»

Руки города в глине. Как же бездарен он!Я его ранний, натужный, самый корявый горшок –Хрупкий носитель сажи и разбитых окон,Ветхих бумажных змеев, ландышей нагишом.

Горе-ваятелю стыдно? Он не прячет глаза!Ждёт дароносицу для убогих сосудов своих.Этих сестёр и братьев город мне навязал,Взял их под мышки, под ноги бросил, затих.

Глиняных кукол болезненны черепа,Мироточат кресты в их слабых руках.Карагандинская иконопись скупаИ до небесного таяния легка.

Кто Он, горшечник или гончарный круг?В лёгких величиною с город пробел.Иконопись как изморозь поутру –Дышишь и изменяешь рисунок небес.

Время – потомственный плотник, мастер лодочных дел. Рубит, снимает лишку… «Не плотников ли Он сын?» Тешет из сердцевины, из самого сердца людей. Шьёт осторожные лодки, суда нездешней красы.