Пария - Энтони Райан
– Она приказала мне отпустить тебя, – наконец сказал я, когда его взгляд стал уже раздражать. – Подозреваю, моё испытание заключается в том, чтобы вернуться с каким-нибудь полезным знанием. Предполагалось, что ты не вернёшься вовсе. – Я с пустой улыбкой посмотрел на него. – Видать, хорошо расти среди благородных, раз даже настолько приверженный вере человек, как наш капитан, забывает о своих принципах, чтобы спасти друга детства. Точнее, бывшего наречённого. Помолвка была расторгнута из-за её благочестия? Она предпочла тебе мучеников. Это, наверное, неприятно.
– Ты думаешь, что знаешь её, – сказал Уилхем. – Ты думаешь, она кто? И фанатик, и лицемер? – Он покачал головой. – Ты понятия не имеешь, что делает её той, кто она есть.
– Видения, ниспосланные ей Серафилями. – Я стащил носки и выжал, стряхивая влагу. – Так она утверждает.
– Видения, да. И неважно, реальные они или нет – для неё они реальны. Я только одно знаю, господин Писарь: она лучшая из нас. Не просто лучшая из благородных – она лучше всех нас. Она выше всего этого, поскольку она – единственное истинное сердце среди всех, кого я встречал.
– А как же Самозванец? Его сердце не такое истинное?
Лицо Уилхема потемнело, спокойствие в кои-то веки сменилось проблеском гнева.
– Ни у одного короля сердце не бывает полностью истинным, – сказал он и потянул уздечку, поворачивая лошадь на восток. – Поспеши, или я тебя оставлю. А это не место для путешествий в одиночку.
Когда мы добрались до лесистых холмов, Уилхем стал вести себя встревоженно, и я решил, что это скорее укоренившееся воинское чутьё на опасность, чем внезапное соблюдение обязанностей. Мой же врождённый нюх на невидимые угрозы навострился, как только нас скрыла тень леса. Здесь росли по большей части сосны, иногда встречались берёзы и ясени. Высокие деревья росли плотно и составляли тёмную, неровную стену, полную теней, каждая из которых могла скрывать бунтовщика с луком или топориком наготове. Уилхем отказался взять курс полегче, между холмами, и нам пришлось постоянно слезать и вести лошадей вверх по череде подъёмов. Передвигаться было нелегко, но жаловаться не хотелось – каждая канава и овраг здесь представляли собой готовую засаду.
Мы шли до темноты и разбили лагерь на каменистом гребне самого крутого холма, на который только удалось взобраться. Привязав коней, мы поднялись до вершины, которая напоминала миниатюрную природную крепость, и скалы образовывали башенные зубцы. По тому, как Уилхем шёл по холму, я понял, что он бывал здесь и раньше, и это подозрение подтвердилось, когда он присел и соскрёб мох с одного камня, открыв грубо нацарапанную, но читаемую надпись.
– Гора Уилхема и Алдрика, – вслух прочёл я. – А Алдрик это…
Уилхем провёл пальцами по буквам и едва слышно прошептал:
– Всего лишь старый друг. – Он поднялся и кивнул в сторону восточного склона. – Любые гости, скорее всего, явятся с той стороны. С других сторон проходы перегораживает река. Мы поедим, а потом я первым встану в дозор.
Я сел, чтобы достать солёную свинину из седельной сумки, и даже спрашивать не стал о возможности развести огонь, поскольку это бы нас выдало.
– В мои самые тёмные и непросвещённые дни, – сказал я, – в смысле, до того, как меня взяли в ряды солдат Ковенанта, наша банда всегда знала в пределах часа, когда в наши земли забредали чужие. Думаю, жители Фьордгельда, которых мы ищем, вряд ли менее наблюдательные.
– Писарь, у тебя и впрямь есть дар подыскать десяток слов, когда хватит и одного. – Уилхем уселся на камень, вытащил меч, оселок из мешочка на ремне и принялся точить лезвие. – Если ты имел в виду «знают ли они, что мы здесь?», то ответ: возможно, но не наверняка. И, предвидя твой следующий вопрос: да, они определённо попытаются нас убить, если найдут.
– А если так, то ты будешь с ними сражаться?
Он, не отрывая глаз от клинка, провёл оселком до самого кончика.
– Не видишь, я же точу свой меч? – спросил он, и на его губах мелькнул призрак старой обаятельной улыбки.
Он меня растолкал через несколько часов после полуночи, хотя особо расталкивать не пришлось. Спал я некрепко, но, к сожалению, не настолько, чтобы не видеть снов. Поле Предателей регулярно посещало меня по ночам со времён не менее беспокойной дрёмы на борту «Милостивой Девы». Во сне обычно дико смешивались бешеное насилие и нестройные крики, но то и дело из хаоса во всём своём кричащем блеске проявлялось лицо первого человека, которого я убил в тот день. Иногда он просто отстранённо смотрел, его лицо выглядело обмякшим и серым, за исключением крови, которая текла широкими ручейками из-под секача, торчавшего во лбу. Иногда же он бывал более разговорчив, его губы извивались, как черви, когда пели песни, читали писание или – хуже всего – дружелюбно и с лёгким любопытством задавали вопросы.
– Ты никогда не задумывался, – спрашивал он перед тем, как Уилхем разбудил меня стоять в дозоре, – почему твоя шлюха-мать не придушила тебя при рождении? Или не бросила тебя волкам и лисицам? Что заставило её сохранить такого, как ты?
Как следствие, в часы перед рассветом желание поспать меня не беспокоило, поскольку мне совсем не хотелось выслушивать новые вопросы трупа. Арбалет Суэйна я держал под рукой. Меч я оставил в ножнах, чтобы нас не выдал его предательский блеск, но вытащил нож, спрятав лезвие под плащ. К счастью, никакие бунтовщики нас той ночью не потревожили, но, когда мы с первым светом снялись с лагеря и пошли дальше, от этого опыта у меня осталось ноющее чувство постоянной опасности. Не тот зуд, как когда на тебя смотрят невидимые глаза, а скорее покалывание кожи, предупреждавшее, что я иду по опасным местам. Когда мы поехали, арбалет я держал привязанным к луке седла, и в каждом сапоге – по болту.
Около полудня до меня донёсся запах – в основном дым сгоревшего дерева, но с тонкой ноткой дерьма. Уилхем тоже его почуял и немедленно вытащил меч, прижав большой палец к клинку, чтобы приглушить предательский скрежет металла. Я с той же осторожностью зарядил арбалет, мы развернули коней по ветру и пустили медленным шагом.
Когда мы заметили тонкие струйки дыма, поднимавшиеся над деревьями, Уилхем остановил коня и поднял руку. Мы спешились, привязали коней к веткам
