Прислушайся к музыке, к звукам, к себе - Мишель Фейбер
Ob-La-Di, Ob-La-Da – еще одна педагогическая закавыка для маленького Мишеля. Там, где я жил, совсем не было чернокожих, даже коренных представителей народа вурунтьери (который разорили и выселили с исконных земель к тому времени как я попал туда), и я никогда не слышал о жанре ска, так что песня поразила меня новизной. Тем не менее ее натужная веселость раздражала меня. Как сын травмированных экспатов, преследуемых призраками нацизма, я был не очень-то жизнерадостным пацаном.
Но Revolution 9… Это было совсем другое дело. Cлушая эту песню, я наполнялся странными ощущениями и даже не мог понять, нравится она мне или нет. Казалось, ей нет дела до моего мнения о ней, как гигантскому инопланетному организму нет дела до мнений ничтожных человечков. Это было нечто, чего я не мог понять, и я наслаждался одновременно своей неспособностью понять и предчувствием того, что смогу понять это однажды в будущем.
Мне открылся путь к провокационным сюрреалистам вроде Nurse With Wound, я ступил тогда на этот путь, и другие пути, по которым я мог бы пройти, исчезли из поля зрения.
°°°
Откуда взялась эта симпатия? Почему некоторых людей встреча с композицией Revolution 9 волнует, тогда как другие, услышав ее, готовы сделать что угодно, чтобы эти отвратительные звуки больше никогда не осквернили их ушей?
Раз за разом эта книга наводит на мысль, что музыкальные вкусы, которые кажутся нам врожденными и инстинктивными, на самом деле оказываются продуктом культурной обработки – того, как нас воспитывали, с представителями какого племени мы хотим идентифицировать себя, какие награды и наказания сулят выбранные нами пристрастия. В чем культурное преимущество от восторга, вызванного скрипом несмазанного строительного крана? С какой вообще радости мой мозг решил внушить мне любовь к звукам, которые большинство соотечественников сочли бы отвратительными? Почему вместо того чтобы занять место в толпе поклонников популярной музыки и подпевать вместе с ними мелодиям, которые всем знакомы, я отказываюсь от социально приемлемого развлечения ради прослушивания альбомов со странными названиями вроде Chance Meeting Of A Defective Tape Machine And Migraine?
Психолог мог бы возразить, что слабость к авангардной музыке – то есть к тому, что почти никто не переносит, – это признак озлобленности и отчуждения, импульсивное отторжение ценностей, принятых в «нормальном» обществе.
Была ли моя мотивация такой? Не припомню, чтобы в период увлечения Revolution 9 мне хотелось отвергнуть социальные нормы. Меня однажды назвали чудиком, когда я признался паре школьных приятелей, что скорее стану слушать Джони Митчелл, чем Сьюзи Кватро, но едва ли первую можно считать бунтаркой против социума.
Есть один человек, который – это я точно знаю – использовал авангардную музыку для укрепления своей идентичности. Джейк Пиликиан – единственный, кто способен разделить мою любовь к новаторскому австралийскому электронному проекту Severed Heads.
«Когда мне было лет четырнадцать-пятнадцать, – рассказал он, – я попал в школу, где по-настоящему чувствовал себя белой вороной, ну вот совсем не вписывался. Все остальные ученики были из обеспеченных семей, типичные мажоры из Северного Лондона, и тут я – учусь по стипендии, в школу езжу на автобусе. Я так и напрашивался на роль аутсайдера, тем более что выглядел как иностранец, у меня была гигантская афрошевелюра, так что меня прозвали Ширли Бэсси. Все меня подкалывали. Я не представлял угрозы, так что издевались надо мной не очень активно. Меня не пытались уничтожить, а так, развлекались. На переменах некоторые ученики собирались в школьном подвале у магнитофона, кто-то приносил кассеты с разными песнями. Несколько раз я слышал в открытую дверь, что у них играет – это были всякие середнячки из восьмидесятых типа Huey Lewis & The News. И я подумал: „Так, это моя тема, завтра принесу какую-нибудь кассету“. Пошел домой, долго пялился на полку с кассетами и в итоге выбрал одну. На следующий день я пришел в этот подвал, где они тусовались, и спросил: „А можно мне тоже кое-что поставить?“. На их лицах появились очень снисходительные выражения типа: „Ну и чем этот придурок решил нас удивить?“. Я выбрал альбом Locust Abortion Technician группы Butthole Surfers – и прямо так и сказал, поскольку знал, что они о подобном никогда не слышали. Уже одно название их пробрало. А меня охватило странное чувство – когда заиграла заглавная песня, я испытал волнение. Там есть длинное разговорное вступление. Гибби Хейнс, вокалист, разыгрывает сценку, в которой отец делится с сыном мудростью. Ребенок спрашивает: „Папочка, а что такое сожаление?“, и тот отвечает: „Главное в сожалении, сынок, это то, что лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал. А еще, сынок, если увидишь сегодня маму, передай ей… САТАНА! САТАНА! САТАНА!“ И тут динамики взрываются зверски искаженным сладж-роком. Когда это произошло, они разом попятились от магнитофона и посмотрели на меня так… словно боялись. Меня. И я впервые испытал чувство власти, впервые в жизни. Думаю, они задумались, не замышляю ли я их убить, я же такой странный тихий парень, который день за днем бесшумно ходит среди них и все время молчит… Я ничего не сказал, просто подождал, пока доиграет, потом забрал кассету и ушел. И никто не произнес ни слова. Я только думал про себя: „Идите все в жопу. Пошли на фиг. Чтоб вы сдохли“. Это было потрясающе. Мне было четырнадцать, но я до сих пор могу ощутить ту эйфорию, то есть какая-то часть меня так и не отошла от этого впечатления. Та кассета помогла мне убить двух зайцев – во-первых, мне на самом деле нравился альбом, с эстетической точки зрения, а во-вторых, на каком-то метауровне он стал моим культурным оружием, которое я мог применять против людей, зная, что они такую музыку не потянут».
°°°
Антрополог мог бы заметить, что люди, которым не нравится то, что нравится всем окружающим, принадлежат к особому племени – племени изгоев, поддерживающих друг друга в своем отчуждении. Когда мы с Джейком познакомились, было ли это встречей двух одиночеств? Мне
