Абсолютный слух. 100 классических композиций, которые должен знать каждый - Тим Бувери
Во Второй симфонии, «Воскресение», музыкант исследует вопросы смерти, судьбы и вечной жизни. Монументальная первая часть, начинающаяся с бросающего в дрожь tremolo струнных, воплощает собой смерть; это «Тризна», как обозначено в программе, первоначально составленной для героя Первой симфонии, но после отозванной. В то время как тема смерти отзывается в виолончелях и контрабасах и уступает восклицаниям медных духовых, побочная тема пронизана пафосом и вспышками торжественности. Затем возвращается прежний мотив, и автор задается вопросом: «Зачем ты жил? Зачем ты страдал? Неужели это все лишь громадная и страшная шутка?».
Вторая часть – лендлер, традиционный австрийский танец (его капитан фон Трапп танцует с Марией в «Звуках музыки»). Задумчивый, в духе Шуберта, он изображает светлое воспоминание об умершем, прежде чем вопрос о жизни как о неком жестоком розыгрыше возвращается в третьей части. Кульминация горько-ироничного Скерцо – это «глас вопиющего в пустыне». Только четвертая часть с мольбами контральто-соло «Я Божья тварь, и я к Богу стремлюсь» дает нам проблеск надежды, но пламя почти сразу же гаснет под повторами «гласа» в начале финала. Это Судный день, «земля содрогается, могилы разверзаются, а из них восстают мертвецы». Короли и нищие, праведники и безбожники шагают рядом в ужасающей процессии навстречу судьбе – величие Небес провозглашают трубы и оркестровые колокола. Наконец, после финального «гласа вопиющего» мы слышим Седьмую трубу Апокалипсиса (ее изображает за сценой ансамбль медных духовых), прежде чем тихо вступает хор святых: «Воскресни, ты должен восстать вновь». Блестящее завершение, прославление любви Господа и вечной жизни, заключается в собственных словах композитора: «И узри: возмездия не будет, нет ни грешников, ни праведников. Нет ни великого, ни малого.
Нет ни наказания, ни награды. Ошеломительная любовь освещает наше бытие. Мы знаем это, и мы существуем».
Рекомендуемая запись: Anna Larsson, Eteri Gvazava, Ofeón Donostiarra, Lucerne Festival Orchestra, Claudio Abbado, Deutsche Grammophon, 2003
Густав Малер
Симфония № 3 ре минор
1896
Значительную часть своего времени Малер посвящал дирижированию, поэтому писать он мог лишь летом, в отпуске. Композитор отправлялся в небольшой домик в горах около Зальцбурга и погружался в музыку. В его распоряжении были лишь пианино, стол, кресло и диван, и музыкант работал каждое утро, обычно начиная в шесть часов, а днем совершал долгие прогулки. Они были для него возможностью привести в порядок мысли и полюбоваться великолепными видами. Малер запечатлел дух природы в Первой симфонии, но только в Третьей поставил перед собой вызов – запечатлеть всю природу в одном произведении. «Просто представьте сочинение столь могучее, что оно отражает всю действительность, – писал он сопрано Анне фон Мильденбург. – Симфонии, подобной моей, мир еще никогда не слышал». Позднее, когда его навестил в альпийском жилище ученик Бруно Вальтер, Автор шутливо сказал юному дирижеру, который любовался видом: «Вам не нужно стоять и смотреть – я уже все это сочинил».
Даже по меркам Малера Третья симфония – настоящий колосс. Она длится 90–105 минут (в зависимости от дирижера) – это самая длинная симфония в классическом репертуаре, и для ее исполнения требуется около шестидесяти музыкантов на струнных инструментах, четыре флейты, четыре гобоя, пять кларнетов, четыре фагота, восемь валторн и один звучащий за сценой почтовый рожок, четыре трубы, четыре тромбона, туба, семь литавр, два набора оркестровых колокольчиков, большой барабан, несколько малых барабанов за сценой, тарелки, тамбурин, там-там, прут, шесть колоколов, меццо-сопрано, женский хор и хор мальчиков. Не то чтобы получится сыграть ее кое-как.
Третья симфония – не легкая и, если так выразиться, не «фоновая» музыка. Как только звук валторны открывает произведение, становится понятно, что оно завлечет и не отпустит. И в то же время кажется, что вся жизнь с ее торжественностью и трагичностью, юмором и правдой, радостью и банальностями уместилась в шести крайне разнообразных частях.
Финал особенно трогателен. Изначально его названием было «Что рассказывает мне Бог», прежде чем автор переименовал его в «Что рассказывает мне любовь», сделав пометку «langsam, ruhevoll, empfunden» («медленно, спокойно, прочувствованно»), и музыка претендует на то, чтобы быть самой глубокой и прекрасной медленной частью из всех когда-либо написанных.
Рекомендуемая запись: Leonard Bernstein, Christa Ludwig, New York Philharmonic Orchestra, Deutsche Grammophon, 1986
Эдвард Элгар
«Энигма-вариации»
1898–1899
«Немцы, которые из всего делают доктрину, обращаются с музыкой в ученой манере, сладострастные итальянцы ищут в ней жизнь через мимолетные ощущения, французы из-за собственной тщеславности не наблюдательны, но умудряются говорить о ней остроумно, а англичане платят за нее и не вмешиваются». Приходится признать не без горечи, но писатель Мари-Анри Бейль (более известный как Стендаль) был прав. За двести лет со смерти Генри Перселла в 1695 г. в Великобритании не нашлось ни одного композитора, способного стать вровень с гигантами с континента (Гендель стал британским подданным, но все же родился в Бранденбург-Пруссии). Затем наконец-то, после долгого времени, ситуацию изменил Эдвард Элгар.
После утомительного дня, проведенного за преподаванием, 21 октября 1898 г. музыкант зажег сигару и начал наигрывать на фортепиано. Некоторое время спустя его жена Элис воскликнула: «Эдвард, это чудесная мелодия… сыграй ее снова». Он так и сделал. Затем начал импровизировать, исполнив вариации на тему, имитируя стиль некоторых из друзей, а потом попросил супругу угадать, на кого он ссылается.
Так были созданы четырнадцать музыкальных портретов, в том числе жены композитора, его друзей, бульдога одного из приятелей и, наконец, самого Элгара. Самая известная из вариаций, «Нимрод», – портрет близкого товарища Элгара Августа Егеря (в Ветхом Завете царь Нимрод – «могучий охотник», а «Jäger» переводится с немецкого как «охотник»). Полную решительности мелодию часто называют воплощением британского патриотизма (каждый год она исполняется возле Лондонского Кенотафа в День памяти павших), но на самом деле источником вдохновения стали дружба и сила воли. Месяцем ранее Элгар пребывал в депрессии и думал совсем оставить музыкальное поприще, и именно Егерь помог ему переменить состояние духа. Близкие утверждали, что даже Бетховен был подвержен
