Генрих Фольрат Шумахер - Береника
Все угрюмо молчали, опустив глаза. Можно ли было ожидать чего-нибудь хорошего, пока наместник сеет в сердцах вражду и уныние своей нерешительностью.
Иоанн стоял около, стола, держась за его край, ища поддержки для своего тела, изнуренного лихорадкой. Его большие горящие глаза устремились на дверь, в которую должен был войти гонец. В покое, бледно освещенном красноватым пламенем факелов, была глухая тишина ожидания. Наконец все ближе и ближе раздался шум приближающихся шагов. Дверь отворилась, и в нее вошел гонец, а за ним толпа взволнованных людей… Они наполнили комнату смятением и криками. Но раздался голос Иоанна, и все затихло.
– Какие вести ты принес? – спросил Иоанн.
Гонец упал пред ним на колени.
– Не карай невинного вестника, повелитель! – проговорил он и, вынув из складок платья свиток, развернул его и подал Иоану.
Иоанн взглянул на послание, и глаза его гневно засверкали, а вокруг бледных уст показалась горькая усмешка. Потом он обратился к собравшимся.
– Хотите знать, что пишет Иосиф бен Матия? – спросил он, гордо выпрямившись.
Это имя вызвало взрыв негодования.
– Смерть предателю! – гневно вскричали воины, хватаясь за мечи. – Долой союзника римлян, сторонника малодушных!
Иоанн движением руки восстановил молчание и начал читать:
"Иосиф бен Матия, наместник, шлет галилеянам пожелание всех благ. Когда священный синедрион назначил меня вашим правителем в военное и мирное время, он дал мне власть судить и миловать, укреплять в вас любовь к родине. Я поклялся именем всемогущего Бога исполнять свои обязанности и старался не нарушать мой обет. С помощью Божией мне это удалось: я приготовил к бою более ста тысяч воинов и обучил их. Много городов я окружил стенами, чтобы они помогли обороняться от врагов. Я по строил крепости, устроил в них склады хлеба и арсеналы. Все это я сделал. Но когда об этом узнал Иоанн бен Леви, из Гишалы, когда он увидел, что мне все удается, что подчиненные любят меня, а враги боятся, он стал мне завидовать, думая, что моя удача будет его гибелью. Он подумал, что счастье изменит мне, если он возбудит против меня ненависть подвластного мне народа. Он стал сеять измену, окружил стеной свой родной город – Гишалу. Некоторые поддались ему и пошли за ним, но большинство отвернулось от него и оставило его. Ведь если бы я хотел предать родину римлянам, разве бы я сделал для Галилеи все, что перечислил? Слушайте: враг подходит к нашим границам с огромным войском. Отступитесь же от Иоанна бен Леви, вернитесь ко мне, вашему наместнику. Тем же, кто держал сторону Иоанна, я обещаю именем вечного Бога сохранность и защиту, если они одумаются, и даю им двадцать дней, чтобы вернуться на путь истинный. Если же они за это время не сложат оружия, я сожгу их дома и отдам народу их достояние. В истине моих слов клянусь Всевышним. Иоанна бен Леви из Гишалы и детей его я, наместник, объявляю вне защиты законов. Всякий имеет право убить его, где только застигнет его. И кто доставит мне его живым или мертвым, того я объявляю другом и благодетелем родины и вознагражу его тысячью серебряных шекелей. Имя его будет благословляться как имя освободителя… И я требую от вас, чтобы вы послушались моих слое и соединились со мной, вашим наместником, для блага родины и для славы Всевышнего".
Иоанн закончил читать и оглянулся на своих приверженцев.
– Кто из вас хочет заслужить награду и стать освободителем родины? – спросил он и нагнул голову, так что его шея обнажилась.
Общий ликующий крик был ему ответом, и прежде чем он успел что-либо сделать, юноши выхватили у него из рук послание наместника. Оно было разорвано на куски и растоптано.
Иоанн отошел от стола, за который держался, и наклонился к вестнику.
– Встань, – сказал он мягко. – Тебе прощаются твои вести…
Тот не шевелился.
– Ты еще не все знаешь, повелитель, – глухо пробормотал он.
– Говори!
Опять наступила глубокая, напряженная тишина.
– Ты послал меня к войску твоих союзников из Нижней Галилеи, – продолжал вестник. – Они шли к тебе. Я их встретил в трех днях пути отсюда. Все это были сильные, отважные, решительные воины. Их было четыре тысячи, но…
Он остановился. Иоанн подошел к нему и схватил его за плечо.
– Да говори же, – дико закричал он, – говори!
– Послание наместника дошло и до них… и…
Иоанн отпустил его, и лицо его страшно побледнело.
– Они отступились? – с трудом проговорил он. – Изменили родине? Скажи скорее, что это неправда!
Вестник опустил голову.
– И все-таки это так, как ты говоришь.
Иоанн бен Леви закрыл дрожащими руками лицо. Это уничтожило долгую тяжелую работу нескольких месяцев, проведенных в неутомимом воздействии на умы галилеян. Погибла возможность продолжать войну. Эти отступившиеся четыре тысячи могли заразить своим примером всех. Рознь, намеренно или ненамеренно созданная наместником, распространится, несмотря на сопротивление Иоанна, и Галилея легко станет жертвой римлян. Галилея же была для Иерусалима неистощимым источником сил. Когда он потемневшим взором обвел лица своих сторонников, он на всех их прочел ту же мысль – гнев и безнадежность, отчаянное желание мести и страх перед будущим.
Один из сторонников, человек с большим влиянием, служащий Иоанну в надежде на лучшее будущее, пробрался сквозь толпу воинов, стоявших у стен, и покинул зал. Первый утративший веру в успех войны. А сколько еще последует за ним? Горькая усмешка показалась на губах Иоанна. Мрачный огонь искрился в его глазах; он медленно оглянул онемевшее собрание, распахнул на груди платье и сказал твердым голосом:
– Еще раз спрашиваю вас: кто хочет получить награду от Иосифа бен Матии?
Тягостное молчание наступило на минуту, потом раздался общий многоголосый крик возмущения, засверкали мечи. Все эти испытанные в боях воины бросились к своему вождю, окружили его, моля не покидать их, верить в их преданность и не думать, что среди них возможны предатели…
Худощавая фигура Иоанна дрожала в лихорадочном возбуждении, он поднял руку, требуя внимания. Но Иоанн бен Леви ничего не успел сказать: глаза его, горящие вдохновением, устремились на среднюю дверь покоя. Два стражника ввели в комнату какого-то человека. Это был старик; длинные, белые спутанные пряди волос спускались по его сгорбленной спине; худое лицо было покрыто морщинами от старости, забот и долгих скитаний. Он был одет в изорванный, запыленный, испачканный кровью плащ. Дрожащие руки с трудом опирались на сучковатую палку.
– Мы нашли его у южных ворот. Он лежал без чувств, – пояснил один из приведших его в ответ на удивленный взгляд Иоанна. Мы не видели, как он пришел. Может быть, он уже давно там лежал. В ответ на наши вопросы он только называл твое имя, господин, поэтому мы и привели его сюда.
Старик не двигался, только тусклые глаза его устремились на лицо стоявшего пред ним Иоанна.
– Чего тебе от меня нужно? – сказал Иоанн, подходя ближе.
– Кто это говорит? Этот голос…
– Это я, Иоанн бен Леви.
Странник вздрогнул; глаза его широко раскрылись.
– Да, это ты, – проговорил он дрожащим жалобным голосом. – Горе мне, что именно я должен принести тебе страшную весть!
Иоанн вздрогнул, предчувствие нового горя сжало ему сердце.
– Страшные вести? – с трудом проговорил он. – Говори же, откуда ты, кто ты?
Старик переложил свой посох в другую руку.
– Я с трудом пробрался по утесам и пенистым горным ручьям, среди ночного холода. Глаза мои видели дымящуюся кровь и трупы убитых. Мое имя Оний, я беглец, лишившийся родного крова, последний из моих единоверцев в Птолемаиде!
Иоанн вздрогнул и поднял руку, как бы для того, чтобы отстранить ужасное известие.
– Из Птолемаиды? Последний? А Иаков бен Леви, мой брат?
– Спроси римлянина с холодным лицом. Они зовут его Веспасианом.
– Великий Боже! Он казнил его?
– Нет, не казнил, – глухо сказал старик, – он его держит как свидетельство торжества римлян над иудеями.
– Он в плену?
– В плену.
Иоанн закрыл лицо руками. Потом он вдруг снова задрожал, руки его опустились.
– В доме моего брата… была молодая девушка… еще дитя… невинное и чистое… зовут ее Тамарой.
Старик печально покачал головой.
– Я ее хорошо знал, – пробормотал он. – Часто она помогала старому Онию сесть в тени кипариса, растущего в саду Иакова бен Леви. Тамара! Мы звали ее солнечным лучом…
– Вы звали ее, – проговорил Иоанн, задыхаясь. Скажи скорее, что с ней случилось?
– Спроси Веспасиана.
– И она?…
Старик кивнул.
* * *Страшная, душная тишина стояла в комнате, переполненной людьми. Ни звука, ни движения, кроме потрескивания факелов. Казалось, что Иоанн бен Леви одинок среди этого собрания своих приверженцев; никто не решался подойти к нему. Вид его оцепеневшей от скорби фигуры сковывал всех…
Наконец Иоанн заговорил почти беззвучно.
