Генрих Фольрат Шумахер - Береника
Возмущенные трусостью наместника, спасшиеся вместе с ним иудеи стали упрекать его и угрожать смертью, если он сдастся римлянам. Они требовали, чтобы он вместе с ними умер за родину. Иосиф дрожал от ужаса, слушая их, и присущей ему изворотливостью искал выхода из опасного положения.
– Самоубийство позорно! – кричал он, словно охваченный религиозным ужасом. – Это величайшее преступление против Бога и природы. Души самоубийц осуждены на вечную адскую муку. Чего нам страшиться от римлян – смерти? Но если бояться смерти, зачем искать ее? Если мы хотим жить, то не позорно быть обязанными жизнью тем, кому мы доказали свою доблесть. Если же мы хотим умереть, то что может быть почетнее, чем смерть от рук врагов? Я не сдамся римлянам, чтобы никто не подозревал меня в измене, но я хотел бы возбудить их ненависть, чтобы они убили меня, хотя и обещали даровать мне жизнь.
Эти слова еще более возмутили всех, вместо того, чтобы успокоить. Они уже надвигались с мечами на Иосифа, когда вдруг у него мелькнула последняя спасительная мысль.
– Хорошо, – сказал он, гордо выпрямившись. – Я готов умереть с вами. Но предоставим решение воле Всевышнего. Кинем жребий, кому первому умереть. На кого жребий выпадет, того пусть заколет его сосед и так далее, по очереди, до самого последнего.
Иосиф сделал это предложение только для того, чтобы устрашить других, но, к его ужасу, они не только его приняли, но и тотчас же стали выполнять. С дикой решимостью они вынимали жребий и без ропота принимали смерть от рук братьев.
По странному совпадению последними остались сам наместник и один юноша – храбрейший из всех принявших смерть. Наступила минута, когда они должны были кинуть жребий.
Смертельная бледность покрыла лицо наместника, когда он стал вынимать роковой жребий. Он уже собирался молить о пощаде, и вдруг в душе его мелькнула безумная надежда: юноша едва держал меч, на котором была кровь убитого им только что его собственного отца.
Иосиф бен Матия воспользовался минутной слабостью юноши, прислонившегося к стене, и бросился на него, чтобы вырвать оружие из его рук. Во время их борьбы трибун Никанор и его воины незаметно прокрались в пещеру и схватили их.
Иосиф бен Матия отведен был в римский лагерь, который он некогда обещал своим приверженцам как богатую военную добычу. Душа его была полна теперь ужаса и сомнений. Сдержит ли Веспасиан свое слово?
Глава XII
Береника и Регуэль жили странной, похожей на сон жизнью. Царица сумела превратить юношу в своего раба. Ей удалось то, к чему она страстно стремилась, ухаживая за раненым в Птолемаиде. Она вылепила по своему желанию мягкий воск его сердца и придала ему форму, которая казалась ей самой прекрасной и желанной. Она радостно дышала, чувствуя свою неограниченную власть и видя свой образ на алтаре его сердца. Она была для него странным сочетанием женщины и богини.
Они жили, как будто, кроме них, не было никого во всем мире. Немой тихий эфиоп не выводил их из очарованного сна: другим рабам Береника тоже велела молчать, и они повиновались, зная, что царица умеет карать и награждать. Для Регуэля и для всех других Береника была Деборой, вдовой богатого купца. Шум войны не доходил до уединенного Бет-Эдена, но царица получала сведения о ходе римского завоевания. Между нею и Агриппой шел обмен вестями, от Тита она иногда получала небольшие послания.
Береника равнодушно читала их, что ей за дело теперь до Тита, Агриппы и до судьбы ее народа? Все ее чувства и мысли были заняты первой страстной молодой любовью. С жадностью она хваталась за настоящее, намеренно забывая прошлое, и старалась не торопить грозное будущее. Она ясно сознавала: их скрытое от мира счастье не может длиться вечно. Долго ли удастся ей еще обманывать возлюбленного относительно происходящих событий. Он думал, что война еще не началась, что Веспасиан, устрашенный восстанием целого народа, все еще в Птолемаиде. Он был уверен, что Тамара и его родственники прибыли в Гишалу и что отец продолжает дело освобождения родины, стоя во главе галилейских патриотов. Ни на секунду у него не возникало сомнения в словах Деборы. К тому же письма отца подтверждали истину того, что она говорила. Он не знал, что по приказу Береники эти письма искусно подделывались и передавались ему заранее подготовленными к расспросам гонцами. В этих письмах Иоанн бен Леви повелевал сыну оставаться там, где он находился, пока его не позовут, и Регуэль охотно повиновался.
Эфиоп ждал. Чрез его руки проходило все, что относилось к царице. От его зоркого взгляда ничего не укрывалось. Вестники Агриппы тоже приходили к нему, он вел их к повелительнице, уже обменявшись с ними тайным знаком. Но тот, кого он ждал, все не приходил.
Наконец однажды пришел в Бет-Эден Хлодомар. Во время одной из стычек у стен Иотапаты он попал в руки солдат Агриппы, и его привели к царю. Он тогда перешел на службу царя; и до того Хлодомар передавал тайные вести от Иосифа бен Матии Агриппе. Царь знал, что Хлодомару известны его тайные отношения с наместником, и был уверен в его преданности.
Хлодомар принес обстоятельные вести Беренике от царя. Когда он передал свиток эфиопу, вестник и раб пристально взглянули друг другу в глаза. Хлодомар вынул дощечку, на которой было что-то написано, и показал ее эфиопу. Раб прочитал: "Выведай, что решила Береника и скажи вестнику". Он показал глазами, что понял, и пошел передать царице письмо Агриппы. Увидев послание, Береника почувствовала грозящую опасность. Она знала, что падение Иотапаты – вопрос времени и что вместе с ней вся Галилея попадет под власть Рима. И тогда придется принять решение – Иерусалим или Рим! Она могла избрать лишь один из них, и оба решения были одинаково опасны: Иерусалиму принадлежало ее сердце, с Римом связывали ее интересы ее семьи, вера в успех. Разрывая с Римом, она должна была пожертвовать Агриппой и всеми владениями семьи Ирода; отрекаясь от Иерусалима, она предавала свой народ, своего Бога, свою любовь.
Время решения настало: Иотапата пала.
Агриппа писал ей в приподнятом от радости тоне: он теперь меньше ненавидел Рим, чем иудеев; восставая против чужеземных притеснителей, они тем самым объявляли войну и честолюбивой политике Агриппы, последнего и слабейшего из дома Ирода. Враждебно настроенные иудеи ненавидели его за все неискупленные преступления его предков. Это наследие было тем более подавляющим, чем менее было смелости у Агриппы открыто прибавить новые грехи к старым. Он был даже лишен ореола жестокости, которая внушила бы ужас его врагам, и Иотапата пала – быть может, это откроет глаза ослепленным жителям Иерусалима относительно того, что их ожидает. Агриппа писал, что он вполне согласен с решением Веспасиана: с восставшими галилеянами нужно поступить самым строгим образом, нужен устрашающий пример. Слишком долго этот упрямый народ злоупотреблял терпением властителей. Эта кара принесет пользу самим иудеям, они должны понять, что спасение только в подчинении. Агриппа же надеялся получить от римлян покоренные провинции в царственное владение. Конечно, вначале за ним еще будут следить, но достижение полной независимости только вопрос времени. Теперь для Береники наступило время действовать. Ее роль та же, какая некогда выпала на долю Эсфири. Агриппа извещал ее, что снова представился случай укрепить в душе Веспасиана и Тита пробужденную на горе Кармеле веру в их божественное предназначение, в то, что им должен достаться трон цезарей.
"Я воспользовался для этой цели, – писал царь, – нашим старым другом, Иосифом бен Матия. Я узнал, что он взят в плен, и послал к нему Хлодомара, человека вполне верного, с посланием на арамейском языке. Иосиф бен Матия прочел послание и стал действовать с обычной ловкостью по моим указаниям. Я был при том, когда его привели к Веспасиану. В припадке полного, быть может, даже непритворного, раскаяния он упал к ногам полководца и стал молить, как о милости, о том, чтобы ему позволено было дать доказательство его дружеского расположения к римлянам. Мольба его обращалась и ко мне. Я исполнил его просьбу, но так равнодушно, что Веспасиану не могла в голову прийти мысль о нашем тайном соглашении. То, что я имел при этом в виду, вполне осуществилось. Веспасиан сообщил мне, что непременно должен отправить человека, столь высоко стоящего, как Иосиф бен Матия, в Грецию, к Нерону. Только сам император может решить его участь. Я в нескольких словах выразил свое сожаление и с притворным безучастием повернулся к Титу, который стоял около меня; я стал его спрашивать, доволен ли он своим конем Туском. В то же время я подал Иосифу условный знак. Тотчас же, с ловкостью опытного актера, Иосиф обратился к Веспасиану с вдохновенным видом пророка. "Ты думал, – сказал он, – что взял в плен только Иосифа бен Матию, наместника Галилеи, но я являюсь провозвестником более высоких и важных вестей. Разве бы я стоял теперь перед тобой, если бы не был послан свыше и не понимал бы тайных пророчеств иудейского Бога? Я ведь знаю, как должен умереть полководец! Зачем тебе посылать меня к Нерону? Не цезарь Нерон, а ты сам господин моей жизни и повелитель моей судьбы. Пройдет немного времени, и ты сам будешь носить имя цезаря, властителя земли, моря и всего человеческого рода, а Тит, твой сын, будет твоим преемником на всемирном престоле".
