Маргрит Стин - Отверженный дух

— Фабиенн сейчас спустится. Она укладывает сына в постель.

Я проследил за направлением его взгляда и увидел фотографию мальчика на столе. Да, подтвердил Арнольд, это Доминик-Джон. Я вгляделся и ахнул: это был маленький Арнольд — тот же милый овал лица, тонко очерченный рот — но еще и подправленный, подретушированный, казалось, самой природой. Мальчик, если камера не лгала, был ослепительно красив. Но особенно поразили меня глаза: широко распахнутые, яркие, будто сияющие каким-то волшебным светом.

— А Фабиенн помнит тебя прекрасно, — продолжал тем временем хозяин какую-то свою прежнюю мысль. — И что ты сказал о ее «аромате» тоже помнит. Вот бы еще нашла она те свои, старые духи!.. А, это ты, — осекся он вдруг на полуслове.

В комнату вошла красивая женщина с эффектной проседью в волосах и, улыбаясь, направилась к нам. Необычайно элегантная и по-своему привлекательная, она как будто не имела ничего общего с тем портретом, что так усиленно воссоздавал я в своем воображении. Неужели это и есть Фабиенн? Необычный зеленоватый оттенок платья отражался, казалось, в глубине ее глаз.

— Надеюсь, вы друг друга еще не забыли, — бросил Арнольд небрежно.

— Не сомневаюсь в том, что лорд Уиттенхэм меня не помнит, — она изящным движением протянула мне руку, — Вайолет Эндрюс. Кажется, я называла вас Баффером.

— Тебе то же, что обычно? — Арнольд направился к бару.

— Розовый джин? Но ведь у нас сегодня маленький праздник, не так ли? А вы что будете пить? — она обернулась ко мне, но, услышав о «Белой Леди», скривила губы.

— В таком случае я предпочту шампанское. Кстати, у Фабиенн это любимый сорт. Сейчас она спустится, и мы с ней раздавим бутылочку.

Арнольд нагнулся к основанию серванта, чтобы достать шампанское из ящика со льдом. Похоже, подумал я, эти двое с трудом переносят друг друга. Кто, интересно, пригласил Вайолет на эту встречу — или она напросилась сама? При всей своей спокойной самоуверенности женщина эта не производила впечатление навязчивой гостьи: нет, она явно была не из тех, кто изо всех сил напрашивается в чужую компанию.

— Что же она задерживается? — резко спросил Арнольд. — Я голоден, Баффер — тоже; пора бы нам всем и за стол.

— Сейчас придет. Приготовление ко сну без переговоров у нас не обходится. Вы, должно быть, еще не видели Сына? — иронической паузой она тонко выделила заглавную букву в последнем слове. — О, с этим юным джентльменом скучать не приходится. Принципиально не употребляет однозначных слов; о манерах уж я и не говорю…

— Пусть бы он составил о мальчике собственное мнение, — Арнольд все более раздражался. Мне, в общем, тоже показалось, что для своего сарказма Вайолет выбрала не самую подходящую мишень.

— Пойдем, вымоешь руки, — он повернулся ко мне, — переодеваться не обязательно. Будем считать это маленьким ужином в узком семейном кругу.

И он провел меня к уборной в дальнем углу гостиной. Когда я вернулся, Вайолет Эндрюс уже делала вид, будто пристально разглядывает что-то в саду. Арнольд стоял спиной ко мне, обнимая за талию невысокую худенькую женщину. Заслышав мои шаги, он стремительно повернулся и увлек ее за собой.

— Дорогая, это Брайан. Баффер, познакомься — моя жена.

Крошечное личико, будто высеченное из гранита; спокойный, тяжелый взгляд. «Нетерпеливый» рот расплылся неровным пятном — возможно, из-за привычки покусывать губы. Передо мной стояла не пожилая, но очень изможденная, будто внезапно состарившаяся женщина; глубокие борозды пролегли по выпуклому лбу, густая сеть морщин мелкими лучиками разбежалась от уголков глаз. Под складками дорогого платья, явно наброшенного впопыхах, угадывалась уродливая худоба. Неухоженными и безжизненными казались волосы, реденькие на висках, слегка рябоватые из-за пробивающейся седины.

— Здравствуйте, — тихо сказала она и не глядя протянула мне руку.

Я пожал ладонь — сухую, грубую и мозолистую, — ладонь старой крестьянки. За столом я случайно взглянул на ее руки — распухшие суставы, грязные, обгрызенные до основания ногти — и с этого момента не мог уже смотреть на холеные кисти, длинные пальцы и изысканный маникюр Вайолет Эндрюс. От такого контраста становилось как-то не по себе.

С самого начала и до конца нашей трапезы я все пытался понять, почему так страстно жаждал Арнольд познакомить меня со своей женой. Все это время он неустанно суетился вокруг нее: пытался втянуть в разговор, интересовался мнением по разным вопросам, расточал мелкие комплименты и постоянно нахваливал ужин, на редкость отвратительный, даже с учетом всей ограниченности нашей послевоенной кухни. Нежелание Арнольда пользоваться услугами черного рынка выглядело, конечно, очень патриотично, но боюсь, даже я со своим более чем скромным кулинарным опытом смог бы приготовить из имевшегося набора продуктов нечто чуть более съедобное.

— Какой фантастический соус, дорогая, неужели ты сама придумала такую прелесть? — восхитился он какой-то консервированной жижей, да так искренне, что я уж подумал, не случилось ли что у моего друга со вкусом. — А может быть, это одна из тайн твоих французских кулинарных книг? Фабиенн изумительно готовит, — заметил он со всей серьезностью, — у нее уйма всяких кулинарных секретов. Ты бы видел, как она колдует на кухне, — это же просто ведьма над чаном! Ты обязательно должна, дорогая, показать ему потом свою batterie de cuisine.[4] Представь себе — с десяти лет собирает рецепты. Ну а я — тот скромный счастливец, что вкушает плоды! — в этом очень торжественном заявлении мне почудилась нотка угрозы. То ли он как бы заранее предупреждал о чем-то?..

Весь этот бред Фабиенн преспокойно пропустила мимо ушей. Сгорбившись над скатертью, она ковырялась в тарелке с видом, не оставлявшим никаких сомнений в ее оценке собственных блюд. Вайолет поспешила сменить тему разговора, и я ее в этом стал всячески поддерживать. Арнольд внимал нам с застывшей улыбкой, не спуская с жены восхищенных глаз. Зрачки за толстыми линзами сузились и превратились в крошечные точки. Внезапно он выпалил — словно никто из нас за все это время не произнес ни слова:

— Потрясающий успех, дорогая! Ты знаешь, Баффер, я раньше уговаривал ее — ни в какую; и вот она снова в этом платье — в честь твоего приезда, — губы его задрожали, речь стала почти невнятной. — Ну скажи, оно удивительно ей идет!

Платье, если и не модель Бальмейна, то вполне удачная его копия, сидело на бедняжке из рук вон плохо: пепельно-розовый цвет только сгущал желтизну усталого лица, декольте и длинные узкие рукава подчеркивали худобу. Я открыл было рот в надежде выдавить из себя какой-нибудь гнусный комплимент, но тут она подняла голову, посмотрела на мужа, и — в удивительном взгляде этом было столько чувства, столько жгучей ненависти и чистой любви, что слова так и застряли у меня в горле. Арнольд выдержал испытание — как статуя выдерживает удар молнии, как скала принимает на себя солнечный луч. Нервы у меня не выдержали, и я опрокинул вино на скатерть. Минутная суматоха — мои искренние извинения, шумные утешения, поиск солонки — все это как-то разрядило грозовую атмосферу.

— Вы не волнуйтесь, ничего страшного, — впервые за этот вечер Фабиенн взглянула мне прямо в глаза, и я понял, что она догадалась о моем умысле. Кажется, впервые во взгляде ее мелькнуло нечто, похожее на интерес; впрочем, искорка была слишком слабой, чтобы я мог принять ее за первый знак дружеского расположения.

Кофе подали в комнату, которую Арнольд назвал «ланжем». Он выставил на стол бренди с сигарами, затем, взглянув на часы, извинился и вышел. Женщины переглянулись.

— Как поживает папа Льюис? — насмешливо поинтересовалась Вайолет, размешивая сахар в чашечке.

— Арнольд каждый вечер звонит отцу; так уж у них заведено, — объяснила мне Фабиенн; вопрос повис в воздухе.

— Ну что, какие новости? — снова спросила Вайолет, когда Арнольд вернулся. Мне показалось, что он чем-то сильно взволнован: бутыль с остатками бренди ходуном ходила в его руках.

— Папа всем передает огромный привет. Я сказал ему, что ты у нас, — улыбнулся он в мою сторону и добавил, обращаясь к жене, — он хотел поговорить с Доминик-Джоном.

— Но ты же не стал будить мальчика? — в ужасе воскликнула Вайолет.

— Конечно, не стал, — ответила Фабиенн за мужа. Она поднялась, взяла с камина фарфоровую шкатулочку и вытряхнула что-то оттуда себе на ладонь.

— Вот, опять ты забыл… как всегда.

— Какая ты у меня заботливая, — он проглотил таблетку и зачем-то повернулся ко мне с самодовольной ухмылкой, — спасибо тебе — за все твое долготерпение.

И вновь я заметил, как дрожит, опускаясь, его рука.

— Кажется, пора уже приглашать тебе няню.

Сами по себе слова эти были брошены как бы невзначай, но тон их меня удивил. Нет, подумал я, в лабиринте супружеских взаимоотношений постороннему делать нечего: тут сам черт ногу сломит. Весь вечер — холодное равнодушие, почти жестокость, и вот — гляди-ка, то ли сигнал, то ли знак, во всяком случае, явный намек на что-то, известное лишь им двоим.