Маргрит Стин - Отверженный дух

Взмахом руки Фабиенн пресекла мои возражения и взглянула на часы.

— Пойду взгляну, может быть, мальчик уже проснулся.

— Давайте я схожу: все равно подниматься за зажигалкой.

— А вы его, пожалуй, и не найдете. Он у нас непоседа: никогда не спит на одном месте. Разбаловали, я понимаю, но… не стану утомлять вас объяснениями. Кофе себе нальете сами?

— Поутомляли бы еще чуть-чуть. Ради этого от кофе готов отказаться.

Что так притягивало меня в этой маленькой женщине? Сухое, увядшее личико и внезапные отблески еще недавней, юношеской красоты; сдержанность во взгляде, глубина в голосе и эта неожиданная, обезоруживающая откровенность — все вдруг показалось мне очень близким, будто давно знакомым. Чтобы как-то удержать ее рядом, я спросил первое, что пришло в голову.

— С такими привычками трудно ему будет, наверное, в школе?

— Отчасти поэтому он все еще здесь, — Фабиенн умокла, прикусив губу, — мы все-таки надеемся, что у него пройдет это с возрастом, — продолжала она не слишком уверенно, — дело в том, что и у Арнольда хроническая бессонница, из-за этого мы с ним даже спим раздельно. Возможно, по наследству передалось, как вы считаете? В любом случае, не станешь же ребенка в таком возрасте пичкать снотворным, а уж наказывать его за эти ночные бдения и вовсе бессмысленно. Тем более, в чем-то мы и сами виноваты.

Фабиенн поднялась, взяла у меня тарелку; затем запустила ломтик хлеба в тостер. Движения у нее были такие вялые, будто она слишком напряженно пыталась расслабиться. Наконец легким перышком она опустилась в кресло.

— Года четыре назад с нами была няня. Доминик-Джон рос беспокойным ребенком, утомлял ужасно, — мне показалось, здесь она стала вдруг осторожнее подбирать слова, — всех, но только не ее: женщина была предана мальчику настолько, что никакой помощи даже от нас не принимала. Старомодная няня, правда? Сейчас такой днем с огнем не сыщешь. Муж, правда, постоянно вмешивался, вечно выходил из себя — тут уж мне приходилось ее защищать… Как-то вечером мы отправились на званый ужин. Это был официальный прием в Мэншн-хаусе, и почему-то Арнольду обязательно нужно было присутствовать; ах да, он же там выступал со спичем. Терпеть не могу подобных мероприятий, но Арнольд настоял: со мной, дескать, он чувствует себя увереннее — одним словом, пришлось ехать. Да и почему бы нет — мы считали, что во всем можем положиться на нашу няню.

Она умолкла. Потом вдруг закрыла лицо руками, снова выставив напоказ свои бедные изуродованные пальцы.

— Если тяжело, не нужно об этом.

Руки скользнули вниз, пальцами зацепившись за край стола.

— Кажется, я понимаю Арнольда… Наверное, вы очень добрый человек.

Я покраснел, вспомнив, сколько раз, по доброте душевной, подводил своего верного друга. Она заговорила снова, уже спокойнее.

— Как мы радовались, когда она только у нас появилась! Вы понимаете — настоящая няня, как из сказки: седые волосы, розовые щеки, в меру строгая и очень ласковая, а терпеливая — ну свыше всяких сил. Но закончилась война. Война, которая задела каждого, — как-то мы тогда не задумывались об этом. Позже доктор рассказал нам, что женщина долгие годы страдала от межреберной невралгии — кто бы мог подумать! — а незадолго до нашей встречи с трудом оправилась от нервного припадка: это был рецидив давнего шока, после плимутской бомбардировки. Расспроси мы ее как следует, она бы и скрывать, конечно, ничего не стала, но уж очень сама о себе не любила распространяться. Как-то раз заметила невзначай, что поработала в госпитале, ну и — «да, получила свое…» Не раз мы замечали, что с няней что-то неладно: женщина казалась раздраженной, усталой, но с ребенком преображалась на глазах, — Фабиенн остановилась, чтобы перевести дух. — В Лондон, короче говоря, мы выехали со спокойной душой. Ночью ударил мороз — было это где-то в самом начале весны, днем только начинало подтаивать, и Арнольд, помню, все ругал себя за то, что забыл залить антифриз. Знаете, бывает так: все время откладываешь…

— Тогда еще за рулем был он?

— Да, оставить вождение… ему посоветовали чуть позже, — тут я ощутил еще один незримый барьер, — с банкета мы ушли около полуночи, потом еще машина долго не заводилась, так что домой мы приехали часа в три. А какая ночь!.. Все сияет, искрится — луна, звезды, лед по обочинам…

Она умолкла и взглянула на меня задумчиво.

— Выйдемте на минутку.

Мы прошли немного по аллее и остановились: отсюда полностью была видна боковая стена дома с единственным очень широким окном. Фабиенн указала вверх, на острый фронтон.

— От земли — через окно — и к самому выступу крыши тут поднималась сплошная зеленая стена: все было увито плющом. Когда мы подошли, Доминик-Джон сидел вон там, на самой верхушке.

— Как — на таком морозе?

— Босиком, в пижаме и в меховой шубке — слава богу, хоть ее-то хватило ума набросить. К счастью, просидел он там недолго: иначе просто замерз бы, упал и разбился. Увидел он нас, да как закричит — «Вы сюда не войдете, закрыто!» Он имел в виду, конечно, дверь спальни, то есть своей спальни — во-он там.

— Где же была няня в это время?

— О боже, — Фабиенн притронулась к вискам, — весь день она мучилась от болей, принимала аспирин и решила ребенку дать в молочке таблетку. Тот заснул — и она с ним заодно. Только представьте: мы взламываем дверь — она лежит одетая, с ключом, конечно же, в кармане. Доминик-Джон не догадался: проснулся, понял, что заперт, и перепугался до смерти. Стал будить ее — она не просыпается…

— Вот что самое страшное: ребенок решил, может быть, что женщина мертва.

Фабиенн как-то странно на меня взглянула.

— Прежде чем выбраться в окно, он устроил в комнате полный погром. Разбил все, что только бьется: зеркало, картины, фарфор, часы, какие-то безделушки ее посбрасывал с камина. А все вещи из чемоданов разбросал по полу и забрызгал чернилами. Сколько на все это времени потребовалось, даже трудно себе представить.

— И няня не проснулась от такого шума? Здорово же она себя накачала.

— Бедняжка весь день до этого принимала успокоительное… В общем, мы подтащили лестницу, я поднялась и спустила ребенка на землю. Странно: он не то чтобы испуган был или взволнован — а страшно зол: что такое, мол, как посмели его — и закрыть! Арнольд переполошился, конечно, вызвал доктора, ну а тот что? — натрите ножки скипидаром, на ночь можно дать горячего… Ступни от мороза просто посинели.

— И что же няня?

— Только зашел доктор — и она очнулась, поняла, что произошло, и… это было жалкое зрелище. — У Фабиенн судорога пробежала по лицу. — А потом произошло нечто ужасное. Я все понимаю, и состояние мужа тоже, но все-таки нельзя было говорить с ней тогда в таком тоне. Тем более, доктор предложил ей лечь ненадолго в больницу, и она вроде бы согласилась. Только все просила — боже, как она просила! — чтобы позволили ей потом вернуться к ребенку. И тут Арнольд сказал ей что-то; я не расслышала — только увидела, как лицо у нее вдруг передернулось… Я предложила помочь ей собрать вещи — потому что не хотелось, чтобы она увидела весь этот ужас, — и она сказала, что примет только ванну напоследок…

Фабиенн медленно пошла к дому; я за ней.

— Для Арнольда это был страшный удар.

— Она покончила с собой?

— Лезвием вскрыла вены. — Сами слова эти резанули слух.

— Представляю, — заметил я, — каким это было потрясением для всех.

— Да, с мужем пришлось повозиться. Что же касается мальчика, то… вы знаете, может быть, дети и не осознают до конца всего ужаса смерти. Другое дело, что он перенес шок, а это ведь как бомба замедленного действия, может взорваться в любой момент. Странности начались, и очень скоро. Мальчик и до этого спал беспокойно, а теперь началось нечто невообразимое. По утрам его стали находить в самых неожиданных местах: у слуг в чулане, в стенных шкафах — где угодно. Сначала я укладывала его у себя, затем поправился муж, и мальчик перешел к нему в спальню, но каждую ночь он ускользал в какой-то момент, и… Доктор посоветовал не предпринимать ничего вообще: пусть все само собою перегорит, отработается и выйдет наружу. Тем более, ни на здоровье ребенка, ни на развитии его все это вроде бы не отражалось. Известие о смерти няни он воспринял спокойно, почти как должное. Доминик-Джон вообще у нас сдержанный мальчик, и может быть, это такая форма самозащиты, но очень жаль Арнольда: он просто жить не может без его любви.

— Ну а мисс Эндрюс? Она-то как здесь оказалась?

Вопрос этот занимал меня с самого начала. Но тут, кажется, был еще один барьер. Фабиенн смутилась, потом заговорила, но очень неохотно.

— Здесь Арнольд проявил инициативу. После смерти няни мы стали искать ей замену, и оказалось, что сделать это практически невозможно. Приходили, конечно, женщины по объявлениям, но все не то: ясно было, что найти общий язык с мальчиком никто из них не способен. Ну а потом я как-то быстро вдруг слегла от всех этих забот, у Вайолет как раз были каникулы — тогда она еще работала в школе, — вот Арнольд и пригласил ее: погостить, а заодно и помочь с мальчиком.