Юрий Винничук - Кнайпы Львова
В глубине полутемного зала между зеркалами виднелись четыре причудливых пейзажа, созданных мастером кисти, который, вероятно, в своих учениях живописи не достигал дальше львовских рогаток. На каждом из них был изображен, конечно, Палермо с полосой кирпичного песка, из которого торчала рыжая пальма с зелеными лохматыми листьями на берегу синего моря.
Может, благодаря этим настроенческим рисункам и более чем экономному освещению эта кофейня и имела значительный успех в межвоенный период. А еще привлекала посетителей табличка «Тарок-клуб» над дверью бокового покоя, где и заседали картежники. Но, в отличие от других кнайп, которые в вечернее время превращали свой уютный локаль в бар или дансинг, «Палермо» оставалась солидной стопроцентной кофейней, напоминавшей еврейские кофеенки венского Леополыитадта.
И только слишком уж древние посетители вспоминали, какая ужасная Мордовия содержалась ранее в этом помещении. Межвоенное «Палермо» ничем не напоминало дурную славу кнайпы под красноречивым названием «Под Желтой простыней».
Ресторан Самуила Райха
Стефаник, приезжая во Львов, всегда заходил к Райху на площадь Рынок, 5, и оттуда писал на салфетке записку: «Сижу у Райха, приходите» и посылал с парнем в редакцию «Литературно-научного вестника».
В редакции уже знали, что Стефаник привез новый рассказ и ждет аванс. Но порой Стефаник просил аванс за еще ненаписанное произведение. Поскольку это было не первое произведение, за которое ему платили заранее, а произведения не получали, то иногда об этом Стефанику деликатно напоминали, но он оправдывался тем, что жить в долг — это нормальное состояние каждого писателя.
«Хоть и разрешалось ученикам ходить в рестораны и кофейни, — вспоминал Степан Шах, — но только в обществе родственников и уполномоченных воспитателей. Однако старшие ученики ходили и без родственников в рестораны и кафе, но не во все, а в специальные, где они были, так сказать, прикрыты. Ученической кнайпой был ресторан Самуила Райха, где ученики Академической гимназии имели даже свою отдельную комнатку. Там собирались Семаки и Осьмаки не только на пиво, во время таких сходок обсуждались и решались не раз важные организационные дела из сферы школьной политики. В кофейню ходили ученики не для того, чтобы там «черного» напиться, но чтобы в бильярд сыграть. Наши ученики заходили в мое время (конец XIX века) чаще всего в «скромную» кофейню Графа, которая находилась в партере углового дома на ул. Армянской и ул. Гродзицких. А поскольку желающих сыграть было много, а ученикам в распоряжение стоял там только один бильярд, перенеслись наши ученики со временем в ресторан «Винтовые сваи» на углу ул. Кохановского и ул. Панской. Летом ходили они на бильярд уже на Погулянку».
У Райха любил посидеть Михаил Яцкив. Частенько он вырывался в кнайпу и во время работы в редакции Научного общества имени Шевченко, но только тогда, когда Франко по каким-то причинам отсутствовал и не мог его унюхать. Однажды он просчитался. Франко вернулся непредсказуемо раньше, и Яцкив быстренько скрылся в шкаф. Войдя, Франко сразу уловил запах перегара и спросил у канцеляриста Кислицы:
— Где Михайло?
Тот кивнул на шкаф. Франко резко дернул дверцу, и Яцкив вывалился на пол.
Когда во Львов приехала Леся Украинка, Яцкив втолковал себе, что влюблен в нее, и решил в этом признаться. Купил цветы, но по дороге в «Жорж», где остановилась Леся Украинка, зашел в кнайпу Райха. Там уже сидело несколько молодомузовцев, которые, услышав о благородных намерениях Яцкива, посоветовали ему для храбрости выпить рома. А поскольку одним бокальчиком не ограничилось, то вскоре Яцкив имел уже настолько боевой настрой, что, не мешкая, отправился в «Жорж».
Но когда он вручал букет Лесе, то волей-неволей должен был выдохнуть напоенный алкоголем воздух.
— Михайло, твои цветы имеют подозрительный запах, — сказала поэтесса.
— Это потому, что я иду из кофейни, — пробормотал Яцкив.
Леся цветов не взяла, и расстроенный жених вернулся в кнайпу.
Другая история, которую упоминал Роман Купчинский, связана с советником Берестом. Это был низкий, толстый, с «вильгельмовскими» усами пан, который редко улыбался, но всегда был весел. А еще советник Берест имел хороший лирический тенор.
В Великую пятницю собиралась группа важных старших панов «на сельдь». Шли обычно в ресторан Райха на пл. Рынок.
Когда сельдь была уже кое-как окроплена, обращался Заячкивский к Бересту:
— Слушай, чего ты, собственно, носишь голос. Отпусти его. Спой «Адонай».
Советник давал себя просить, а когда, наконец, вставал и набирал воздуха в грудь — старый Райх придвигался ближе и готовился в молитвенном настроении слушать еврейскую ритуальную песню.
Год от года пел советник Берест «Адонай» и год от года старый Райх плакал. И год от года говорил Заячкивский:
— Что-то твой голос сегодня вроде нешлифованный.
И год от года отвечал ему советник Берест:
— Потому что нет каляфонии.
И год от года старый Райх ставил «очередь» коньяку.
Когда в конце 20-х приехал во Львов из Праги Олександр Олесь, чтобы навестить своего мецената, то устроил вечеринку у Райха. Одна пани, боготворившая поэзии Олеся, упросила мужа, чтобы взял ее с собой.
Пришли они в кнайпу, когда уже там гуляла большая компания и пила пиво. Просидели они допоздна, и в конце пани дергает мужа:
— Пойдем, я устала.
— А Олесь?
— Спасибо. Знаю твои выкрутасы. Тебе лишь бы в кнайпу добраться.
— Даю тебе слово, познакомлю тебя с ним еще сегодня. Но посиди немного.
— Хорошо. Но не более четверти часа.
Через некоторое время она потеряла терпение и снова тянет мужа за рукав.
— Пошли.
— Не так резко. Обидишь нашего гостя поэта.
— Кого?
— Олеся!
— А где же?
— А вот этот лучший, самый веселый кумпан, что сидит около тебя.
Пани не могла поверить, что это тот самый поэт, который доводил ее до слез своими стихами, а в этот вечер всю компанию доводил до слез шутками. Впоследствии она удивлялась:
— Никогда не думала, что мой муж является таким поклонником поэзии.
О кнайпе Райха вспоминал также Мечислав Опалек. «Активный мой контакт с Василием Щуратом пришелся на печальную осень 1939 г., когда несколько вечеров пришлось провести нам в ресторане Райха на Рынке и радоваться пиву, которое уже становилось дефицитом». И это были последние дни существования кнайпы.
«Рома»
Находилась эта ресторация на ул. Академической, 25, почти напротив кофейни Залесского с входом от ул. Фредра (теперь это кафе «Академическое»), а открылась в 1911 г., интерьер выполнен по проекту Г. Узембла.
С чем было связано название? Возможно, с поговоркой «все пути ведут в Рим», а возможно, с кнайпой «Рим» из легенды о польско-украинском Фаусте пана Твардовского? Известный чернокнижник пытался обмануть черта, пообещав отдать ему свою душу в Риме. Черт должен был долго ждать обещанное, ибо Твардовский и не собирался в Рим отправляться. Но однажды загулял в корчме, и там его нечистый настиг. Потому корчма, собственно, «Римом» и называлась.
Сюда наведывались интеллигенция, офицеры, писатели, актеры, музыканты начала XX в., бывал выдающийся историк Иван Крипьякевич. Здесь часто можно было увидеть элегантных дам преимущественно из еврейских сфер.
Несколько слов о кофейне сказал политический деятель Казимир Жигульский: «Кроме аудитории другим не менее важным местом контактов была кофейня. Я ходил постоянно в «Рому». Это была, так сказать, гуманитарная политическо-литературная кофейня. В «Роме» я не только встречался с коллегами и знакомыми, но также постоянно читал прессу. В этом смысле кофейня была обеспечена в совершенстве, я имел на выбор все важнейшие отечественные и зарубежные газеты немецкие, французские, английские.
В «Роме» я познакомился со многими тогдашними Львовскими литераторами. Мой отец был членом Союза и дружил с его председателем Остапом Ортвином, красочной фигурой тех времен, оригинальным литературным критиком. Он часто сидел в «Роме» и рассказывал разные анекдоты из писательской жизни. Во время войны его уничтожили немцы».
Остап Ортвин был Зевсом Львовского Олимпа. Выглядел как Платон, плечистый, аристократический и гениальный, — так его описывали современники.
Настоящая его фамилия звучала так: Катценельенбоген. Ну, и должен был взять псевдоним.
И хотя он писал мало, но зато много читал, и именно ему принадлежит честь открытия Леопольда Стаффа и Станислава Бжозовского, он вдохновлял Кароля Ижиковского, Лимона Терлецкого и Теодора Парницкого, не говоря уже о целой плеяде молодых поэтов, которыми он верховодил, и так громко выражал свое мнение о только что прочитанной статье в газете, что тряслись большие стекла кофейни. Сюда также приходили любители шахмат.
